Генрих Штолль - Классические мифы Греции и Рима

Тогда-то, думают, у египтян кипучая кровь прилила к коже и вычернила ее навсегда; тогда-то Эфиопия стала песчаной безводной пустыней. Нимфы рек и озер громко рыдают, видя, как кипят и испаряются реки. Нил в ужасе бежит в далекие страны и скрывает – до сих пор неизвестно где – свое начало. Сквозь трещины земли свет проникает в глубины Тартара и вопли теней устрашают Плутона и Прозерпину. Море суживается; там, где было дно морское, теперь – широкое, сухое песчаное поде. Рыбы ищут глубокого дна, а безжизненные тюлени носятся по теплым волнам; сам Нерей [6] Древнейший морской бог, старше самого Посейдона, он обладает даром прорицания и способностью менять свой облик. и жена его Дорида [7] Морская богиня, супруга Нерея и мать 50 морских нимф-нереид. с дочерьми убегают в глубокие гроты, но и там жар томит их.

Посейдон трижды хотел поднять из волн руки и мрачное лицо свое, но жар заставлял его снова погружаться в волны. Но вот досточимая Теллус [8] Автор обращается к богине римской мифологии, отвечающей за производительные силы Земли, но у эллинов к Зевсу обращается сама богиня Земли Гея. поднимает из земли свою опаленную голову и молит Зевса о спасении погибающего мира, и Зевс бросает, наконец, свою молнию в несчастного Фаэтона и пламенем тушит пламя.

Кони вырываются из разбитой колесницы и в страхе разбегаются в разные стороны. Безжизненный упал Фаэтон, и горящая голова его кажется с земли падучей звездою; упал он далеко от родины, в сторону солнечного заката, в волны реки Эридан. Гесперийские наяды схоронили разбитое тело юноши и на могильном камни начертали такую надпись:

Когда Гелиос узнал о бедствии своего сына, впал он в глубокую скорбь, – покрыл свою голову, и целый день – если тому можно поверить – совсем не светило солнце, свет издавало лишь пламя пожаров.

Безутешная Климена долго искала труп сына и нашла, наконец, в чужой земле его могилу. На могиле Фаэтона вместе с Клименой горюют дочери ее, Гелиады, дочери солнца, фаэтонтиды, и четыре месяца оплакивали они милого брата. Совершилось тут дивное чудо. Раз, в то время, как сестры плакали на могиле брата, раздался жалобный крик старшей сестры Фаэтусы: желая пригнуться к земле, почувствовала она, что ноги ее коченеют. Лампетия хочет придти к ней на помощь, но ее удерживает какой-то корень; третья сестра в ужасе хватает себя за голову, но не волосы она рвет на себе, а листья; одна жалуется, что ноги ее срослись в ствол древесный; другая, что руки ее приняли вид зеленеющих ветвей. Пока они с удивлением смотрят на это, кора облекает им ноги и все тело. Остаются одни только уста, и уста эти зовут Климену. Мать спешит то к одной дочери, то к другой, целует их, тщится снять кору с их тела, оторвать молодые ветви, вырастающие у них из рук, – из-под коры и из надломов падают кровавые капли.

«Пощади, о мать, – умоляют они, – не кору ты срываешь, а тело. Прощай!» – восклицают гелиады все вместе, и тут же уста их закрываются корою. Тополями стали они. С тех пор слезы текут с этих деревьев и, сгустившись на ветвях от лучей солнца, обращаются в янтарь. Светлая река принимает в себя блестяшие золотистые слезы и несет их к своему устью… И эти слезные капли становятся украшением девам земли.

(по „Метаморфозам" Овидия).

У Инаха, бога одной аргивской реки и первого аргивского царя, была красивая дочь по имени Ио. Зевс полюбил ее. Когда узнала об этом Гера, Зевс, желая избавить свою любимицу от мести суровой богини, обратил Ио в прелестную белоснежную телицу. Гера выпросила ее у Зевса себе в дар и отдала стеречь исполину Аргусу, сыну Арестора.

У Аргуса было сто глаз, из которых постоянно сомкнуты были только два, другие ж смотрели во все стороны. Днем он пас бедную телицу и тщательно стерег ее; ночью же запирал ее и заковывал ее нежную шею в цепи. Бедная дева, сохранявшая и в превращенном виде человеческий разум, питалась древесными листьями и горькой травой, пила из мутной реки, спала на жесткой земле. И не было у нее никаких средств понятно выразить свое горе: ни рук, чтобы простереть их с мольбой к жестокосердому стражу, ни человеческой речи; вместо жалобных воплей, у ней вырывалось мычанье, и пугалась она собственного голоса. Вот пришла она к берегу отчей реки, где так часто прежде игрывала; увидала в водах свою неуклюжую голову и рога свои, ужаснулась она, убежала от собственного вида. Не узнали Ио сестры ее, речные наяды, не узнал и сам Инах. Она же подошла к отцу, к сестрам, дала себя поласкать, полюбоваться собою. Старец Инах нащипал ей травы; она стала лизать ему руки и не могла удержаться от слез. Будь у ней человеческий голос, взмолилась бы она о помощи, назвалаа бы себя, поведала б о своем горе.

Но все это для нее было невозможно. И тогда на песке ногою написала она про свою печальную участь.

– Горе мне злосчастному! – воскликнул Инах и с плачем и воплями припал к шее превращенной дочери. Но к чему его вопли? Безжалостный страж Аргус отстранил его, и погнал телицу к другому дальнему пастбищу, а сам воссел на вершину горы, чтобы далеко видеть во все стороны.

Но отец богов не мог долее смотреть на страдания возлюбленной Ио и повелел Гермесу убить исполина. Покорный сын Зевса тотчас же слетел с неба на землю; сняв с себя сандалии с крыльями и окрыленную шляпу, он взял лишь свой волшебный прут и, наигрывая на своей пастушеской свирели, сиринге, прелестные напевы, погнал перед собою стадо коз, невдалеке от Аргуса. С наслаждением прислушался исполин к приятным звукам и закричал ему:

– Кто б ни был ты, подойди ко мне, присядь на эту скалу; нигде нет такой роскошной травы; а какая прохладная тень здесь для пастухов!.

Гермес подсел к исполину, проболтал с ним день и пытался усыпить его звуками свирели.

Аргус старался преодолеть сон, и хоть иные из ста глаз его сомкнулись от дремоты, зато другие бодрствовали. Чтобы не заснуть, Аргус задавал собеседнику то те, то другие вопросы, спросил его и о том; как изобретена сиринга, – она ведь изобретена недавно. Тогда вот что разсказал ему хитрый бог:

– В горах Аркадии жила прекраснейшая из всех нимф, наяда Сиринга; неприступнее этой наяды не было девы на земле: тщетно преследовали ее своею любовью сатиры и прочие боги лесов и лугов. Ее подругой и образцом была строгая Артемид: подобно ей, высоко подпоясанная, охотилась она по лесистым горам, и по всему можно было бы счесть ее за Артемиду, только у богини лук золотой, а у Сиринги он был резной. Да и так ее часто принимали за дочь Латоны. Раз возвращалась Сиринга с ликейской горы и увидал ее Пан, шаловливый бог стад и пастбищ, полей и лесов и, очарованный ее красотою, сказал… Гермесу следовало еще передать о том, что сказал ей; и как нимфа, презрев его искание, убежала в непроходимые горы и достигла поросшего тростником берега Ладона; как бегство ее было остановлено волнами этой реки и как взмолилась она здесь богу реки, чтоб дал он ей иной образ и укрыл ее от преследователя. Бог уже готов был схватить ее, но схватил вместо нимфы тростник. Застонал Пан, и в колеблющейся, ковылистой чаще тростника его стон повторился тонким, печальным отзвуком. Очарованный прелестью звуков, бог воскликнул: «так соединюсь же я неразрывно с тобою!» – и разрезал ту тростинку на неравные дудочки, слепил их воском и назвал эту тростниковую флейту Сирингой, по имени любимой нимфы…