Любко Дереш - Немного тьмы (на краю света)

С детства люблю сидеть у огня и имею в этом немалый опыт. Сам очаг я, по возможности, обкладываю камнями. Если этого не сделать, в один прекрасный момент (может, именно тогда, когда ты задремлешь) трава, подсушенная жаром, вспыхнет и огонь разлетится дымным кольцом, пожирая тебя, и твой дешевый полиэстеровый спальник, и не менее убогую палатку. Это одна из вещей, которых я стараюсь не допустить. Поэтому, еще раз говорю, всегда обкладываю костер камнями.

Интереснее за огнем наблюдать, конечно, ночью. Для этого желательно подготовить какое-нибудь бревно, на котором удобно сидеть. На голой земле в горах долго не посидишь, даже летом. Чтобы делать меньше движений, я особым образом организовываю пространство вокруг своего места для сидения. Складываю дрова на таком расстоянии, чтобы до них можно было дотянуться без особого напряга. Лучше держать дрова за спиной, подальше от огня, опять-таки чтобы не сжечь себя вместе с горной долиной. Если дрова мокрые, их хорошо выкладывать аккуратными конструкциями вокруг жара. Так они понемногу будут подсыхать.

Типичное занятие – сушить на ночь носки. Особенно когда вечером налазишься по горной долине – вся трава покрыта густой росой, и ноги промокают вместе со штанами аж по колено. По опыту знаю: сушить носки лучше, предварительно сняв их с ног. Разве что кто имеет охоту сделать из ступней жаркое в синтетической упаковке. Такие люди попадаются нечасто, и если уж попадаются, их оригинальные желания на этом не заканчиваются. Часто они оставляют на ночь под открытым небом ботинки. Наверное, эти профессионалы от выживания знакомы с техниками спецслужб по добыванию воды в засушливых местностях, потому что наутро из обуви воду можно пить, как из кувшина.

Эти и похожие на них отдыхающие порой демонстрируют беспричинную любовь к мелким грызунам. Забегая вперед, скажу: на мой взгляд, нечестно играть в поддавки. Зачем оставлять настежь раскрытый рюкзак? Мышки и так прогрызут его, причем там, где нужно. И не только рюкзак, но и спальник, и стенку палатки. И человек, который в припадке сентиментальности предлагал мышке-полевке руку и сердце, а также дружбу и все сухарики, едва лишь увидит дыры в дне рюкзака, будет орать: «Сука! Сука!»

Я добыл из гармоничного пространства за спиной еще поленце (буковое – леса вокруг Шипота буковые), положил поверх уже нагроможденного дерева.

Мы приготовили себе кофе.

– Ты когда сюда приехала?

– Позавчера. Прилезаю, смотрю – а здесь свои люди. Я с тернопольскими в Крыму познакомилась. Я ж без палатки приехала, – и так знала, шо где-то впишусь.

Вписаться – значит втереться к кому-нибудь под крышу. Можно сказать, вступить в сношения с хозяевами палатки (когда-то – в благородном, а в наше время – в каком угодно значении).

– И они тебя вписали?

– Да. Мы с ними на «Рейвахе» классно оторвались прошлым летом. Я их в пещеры водила. Я ж в Крыму родилась, у меня бабка татарка.

– Вот как. А шо, потом с родителями переехала?

– Да, в Мукачев. – Вика задумывается. – А у меня в Стрые пацан жил. Ну и я к нему на квартиру уже вписалась.

– Шо, из дома убежала?

– Та чего убежала. Так, ушла себе. У меня предки были больные.

– Ясно. А нормальный хоть был? Этот пацан?

– Шутишь? Афигенный! Мы с ним стопом всюду ездили, в Болгарии даже были. Но он был слегка с этими… со странностями.

– Например?

– Ну, раз взял меня, голую, бинтами к батарее примотал, как мумию. И ушел из дому. На два дня. Прикидываешь?

Я пробую прикинуть.

– И шо, ты развязалась?

– Не смогла. Он потом пришел, набрал ванну воды… правда холодной. Отмотал меня и прямо такой, как была, взял в ванну и положил. Говорил, как увидел меня, испугался, как бы я часом не умерла. Любит меня. Переживает.

– А зачем он так привязывал?

– Ну я ж говорю, со странностями пацан. Потом, правда, признался, шо ходил блядовать, но боялся, шо я увижу. Нормально, да? – Вика затягивается. – Ну, я ему, ясно, простила. Я ж тоже не святая.

– А еще шо-то такое, оригинальное?

Вика задумывается.

– А… Ну мы, я говорила тебе, мы с ним индастриалом увлекались. Слышал, может?

– Слышал. Сам интересуюсь.

– А мы умирали за этой музыкой. Нам один пацан из Бундеса таких кассет наприсылал! Мы там все в Стрые в шоке ходили. Это такая музыка, я тебе не могу описать…

– Сильная? – подсказываю.

– Пудово. Сильная! Мне башку так срывало, я такие истерики закатывала!.. Слушай, как вообще тебя… я шо-то забыла…

– Герман.

– Герман. – Вика пальцем зафиксировала это слово в воздухе. – Хошь, я тебе про эту тему расскажу?

– Ну давай. Валяй.

– Но ты ж не поверишь.

– Да ты рассказывай, не ломайся.

– Ну, тогда слушай. И не говори, шо такого не бывает.

Я чувствую, как голос, если вслушаться в него, прокладывает путь к ее памяти. По голосу можно узнать что угодно. Я разрешаю голосу войти в мою голову, а потом по нему, как по нити, сам проникаю в память Вики и уже не различаю, где заканчиваются слова, а где оформляется ее память. Я попадаю в психическое телевидение.

– Короче, мы с Витасом были классными друганами. Реально классными. Он меня везде с собой брал. Рассказывал разные истории. Всякое мне показывал, шо я никогда бы не додумалась сделать… Ну ладно, я ж говорила, мы с ним и к бабке в Крым ездили, и в Кишиневе тусовались, в Болгарию даже как-то заехали. Та мы и в Стрые нормально гуляли. Правда, в Стрые у Витаса было много дружков и кроме меня, ну и подружек тоже. А у меня, кроме него, там никого не было. Пока я не знала его еще так близко, он ширялся дай бог. А я пришла и…

Как Вика сказала, Витас был слегка не в себе. Он испытывал непонятную неприязнь к мелким и немощным существам. Всячески демонстрировал это, часто именно в присутствии Вики. Она должна была ассистировать Витасу в том, что он окрестил «естественной тягой к познанию». Домашние препарации, в детали которых Вика вдаваться не желала, должно быть, оставили у нее осадок на всю жизнь.

Витас мечтал научиться делать чучела. А поскольку никакого представления об основах этого ремесла он не имел, то должен был начинать с малого. Воробышек там, лягушонок. Ну и так далее, по восходящей. Некоторые экспонаты сперва нужно было догнать – не каждый хотел стать Витасовым чучелом.

На первый взгляд Витас напоминал молодого криминального элемента. Стриженный под нулевку, с лицом землистого цвета и полным ртом ароматных сгнивших зубов. Вика говорила, что у него зубы от недостатка кальция шатались. Когда Витас давил на них изнутри языком, они выгибались наружу, как гребенка.

Когда-то Витас неслабо ширялся, но Вика помогла завязать. Жаль, но тяжелые тучи «хмурого» так и не развеялись над его головой. Создавалось впечатление, что, когда Витас заходит в комнату, сразу гаснет свет. Темная персона, никуда не денешься [2] В.: Этот Витас мне немного напоминает нашего Германа. Л.: Да, надо будет прощупать связь между ними. . В компании Витас мог прицепиться за какую-то ерунду и бесконечно долго и нудно пристебываться к человеку, пока не получал по морде. Ловя кровь изо рта, улыбался страшными зубами и обещал показать, где йетти зимуют. С такими смешками Витас хватал Вику за руку и тянул ее куда-то на несколько недель от светской жизни подальше. Витас был… чересчур навязчивым, что ли?