Бернар Вербер - Империя ангелов

Она никогда не охотилась, никогда не дралась, она даже никогда не гуляла на улице.

Она все время оставалась в теплой квартире, уставившись в телевизор. У Моны Лизы есть любимые программы. Больше всего она любит игры, в которых участникам задают вопросы типа: «Как называется столица Берега Слоновой Кости?».

Эта кошка обожает, когда человек ошибается или чуть-чуть не добирает до джэк-пота. Горечи людей утверждают ее в идее, что кошкой быть лучше.

Она полностью доверяет хозяевам. Нет, это еще сильнее, она считает их не своими хозяевами, а своими… подданными. Невероятно! Это животное уверено, что миром правят кошки, которые манипулируют этими большими двуногими поставщиками ее благосостояния.

Я приказываю:

«Шевелись, иди и спаси маленького мальчика».

Она и глазом не ведет.

«Я слишком занята, – отвечает наглая тварь. – Ты разве не видишь, что я смотрю телевизор?»

Я еще глубже погружаюсь в сознание Моны Лизы.

«Если ты не поднимешься, мальчик умрет».

Она продолжает спокойно умываться.

«А мне все равно. Они других сделают. К тому же все эти детишки в доме, это уж слишком. Столько шума, беготни! И они все делают нам больно, дергая за усы. Я не люблю маленьких людей».

Как заставить эту кошку спасти ребенка?

«Слушай, кошка, если ты сейчас же не поспешишь спасать маленького Жака, я нашлю помехи на телевизионную антенну».

Я не знаю, способен ли я на это, но главное в том, что она поверила. Судя по всему, ее охватили сомнения. Я читаю в ее сознании воспоминания о помехах из-за грозы, когда экран был как будто покрыт снегом. А еще хуже были поломки и забастовки, которые ее очень раздосадовали.

– Ой, здравствуй, кошка. Ты первый раз пришла потереться о меня. Какая ты хорошая, как приятно гладить твою шерсть! Я лучше буду играть с тобой, а не с этой палкой наверху.

Вчера я долго сидела перед зеркалом. Я делала гримасы, но даже когда я гримасничаю, я себе нравлюсь.

Родители надели на меня мягкие розовые памперсы. Они говорят, что это для того, чтобы я делала в них «пипи» и «кака». Не знаю, о чем они говорят. Я спрашиваю «что пипи?», и мама мне показывает. Я рассматриваю желтую жидкость. Я ее нюхаю. Мне противно. Как из такого красивого тела, как у меня, может вытекать жидкость, которая так плохо пахнет? Я злюсь. Это так несправедливо. И потом, как унизительно носить эти памперсы!

Кажется, все люди без исключения делают «пипи» и «кака». По крайней мере, так говорят папа с мамой, но я им не верю. Наверняка есть такие, кто избавлен от этого бедствия.

У меня болит голова.

У меня часто бывают головные боли.

Произошло что-то очень важное, но я забыла, что именно. Я знаю, что пока это не вспомню, у меня будет болеть голова.

Мать хочет меня убить.

Вчера она закрыла меня одного в комнате с распахнутым окном. Ледяной ветер пробирал меня до костей, но я выработал способность сопротивляться холоду. Я выдержал. В любом случае выбора у меня нет. Я знаю, что, если заболею, она меня лечить не станет.

«Я издеваюсь над тобой, мамаша. Я все еще живой. И если только ты не наберешься смелости воткнуть мне нож в живот, извини, но я буду жить».

Она меня не слушает. Валяется на кровати, водки нажралась.

Мы с Раулем ищем другой путь в мир «седьмых». Летим на восток, поднимаемся к вершине горы и пытаемся взлететь выше, но невидимая преграда нас останавливает.

– Я же тебе говорил, мир ангелов – это тюрьма, – мрачно бормочет Рауль.

Как бы случайно, перед нами возникает Эдмонд Уэллс.

– Хо-хо! Что это вы тут замышляете?

– Хватит с нас этой работы. Эта задача невыполнима, – резко говорит Рауль, демонстративно уперев кулаки в бока.

Эдмонд Уэллс понимает, что дело серьезное.

– А ты что думаешь, Мишель?

Рауль отвечает за меня:

– Его яйца еще не успели проклюнуться, а уже протухли. «Они» подсунули ему какого-то неумелого и угрюмого Жака, какую-то самовлюбленную Венеру и какого-то Игоря, которого мать прикончить хочет. Хороши подарочки!

Эдмонд Уэллс не удостаивает моего друга даже взглядом.

– Я обращаюсь к Мишелю. Что ты думаешь, Мишель?

Я не знаю, что ответить. Мой инструктор настаивает:

– Ты не испытываешь ностальгии по жизни смертного? Вспоминаешь о своей жизни во плоти?

Я чувствую, что оказался меж двух огней. Широким жестом Эдмонд Уэллс очерчивает горизонт:

– Ты страдал. Ты боялся. Ты болел. Теперь ты чистый дух. Свободный от материи.

Сказав так, он пролетает сквозь меня.

Рауль с отвращением пожимает плечами.

– Но мы потеряли все чувства. Мы даже сесть нормально не можем.

Он изображает жестом, как будто упал, сев на несуществующий стул.

– Мы больше не стареем, – говорит Эдмонд Уэллс.

– Но мы не ощущаем проходящего времени, – возражает Рауль. – Нет больше секунд, минут, часов, нет ночей и дней. Нет времен года.

– Мы вечны.

– Но у нас больше нет дня рождения!

Аргументы множатся.

– Мы не страдаем…

– Но мы больше ничего не чувствуем.

– Мы общаемся с помощью духа.

– Но мы больше не слушаем музыку.

Эдмонд Уэллс не дает привести себя в замешательство.

– Мы летаем с невероятной скоростью.

– Но мы не чувствуем даже дуновения ветра на своем лице.

– Мы постоянно бодрствуем.

– Но нам больше не снятся сны!

Мой наставник пытается заработать еще очки, но Рауль не сдается:

– Нет больше удовольствий. Нет секса.

– Но и боли больше нет! И мы имеем доступ ко всем знаниям, – парирует Эдмонд Уэллс.

– Нет даже больше… книг. В Раю даже библиотеки нет…

Моего инструктора задевает этот аргумент.

– Действительно, у нас нет книг… но… но…

Он ищет и находит ответ:

– Но… они нам и не нужны. Жизнь любого смертного несет в себе потрясающую интригу. Лучше всех романов, лучше всех фильмов: посмотрите на простую жизнь человека, с ее неожиданностями, удивлениями, болями, страстями, любовными переживаниями, удачами и падениями. И это НАСТОЯЩИЕ истории, лучше не придумаешь.

Тут Рауль Разорбак не знает, что ответить. Эдмонд Уэллс, однако, не спешит изображать триумфатора.

– Раньше я тоже, как и вы, был бунтовщиком.

Он поднимает голову, как будто хочет посмотреть на сгущающиеся облака. Наконец изрекает:

– Хм… Пошли. Я постараюсь немного удовлетворить ваше любопытство, открыв вам один секрет. Следуйте за мной.

Радость. «Долг каждого человека – взращивать свою внутреннюю радость». Но многие религии забыли это правило. Большинство храмов темны и холодны. Литургическая музыка помпезна и грустна. Священники одеваются в черное. Ритуалы прославляют пытки мучеников и соперничают в изображении жестокостей. Как если бы мучения, которые претерпели их пророки, были свидетельствами их истинности.