Юзеф Крашевский - Безымянная

– Как это? А что тебя связывает?

– Послушайте меня, – сказала Хела спокойно, – я расскажу всё…

И начала с мягким чувством, с воодушевлением рассказывать всю историю знакомства с паном Тадеушем в Доброхове, скрывая только его имя и фамилию, потому что чувствовала, что могла человека, вынужденного скрываться, предать. Имя это, впрочем, ничего бы не дало.

Старостина слушала с живым интересом, расспрашивала, догадалась даже, может, больше, чем было, и – дивная вещь – то, что её должно было отговорить и запугать, только придало смелости… Сердце девушки было открыто, гостило в нём чувство, получение казалось более лёгким… она знала людей по-своему.

Якобы с сожалением покачивая головой, она начала говорить Хелене:

– Боже мой! Какие вы все, молодые, легковерные и добродушные… сколько нужно опыта, чтобы получить разум! Этот твой незнакомец, как я слышала, не объявился тебе, не обещал ничего, даже отчётливо не говорил, что любит тебя… Ты сама это признаёшь! Старый какой-то баламут! Хотел провести с вами приятную минутку, а ты себе этим будешь жизнь связывать! Он, конечно, не придёт, а тут потеряешь господина, что не легко другой раз представиться может… Мать в бедном состоянии, сестра больная, обеим нужны удобства, тебе – отдых… и всем этим ты жертвуешь из-за мечтаний, из-за каких-то там напрасных надежд, которые должны обмануть.

– Ничего не жертвую… потому что вы, пани, дали мне понять, что и тот бы жениться на мне не мог.

Старостина на такое выразительное заверение заколебалась, предпочитала сразу сделать эту наибольшую трудность, чтобы позже с ней не встречаться.

– Сейчас, конечно… нет, – сказала она, – но когда его интересы, когда семья… позже… о! ты бы сделала с ним, что хотела! Ты бы его завоевала, привязался бы, должен бы… Уже и так безумно влюблённый… а что было бы, если бы ты с ним была более ласковой?

В положении бедной Хели это было ужасное искушение… Дьявол бы, наверное, не выдумал более угрожающего. Мать и сестра! Два существа, которых она так любила. Если бы дело шло только о ней одной, если бы нужно было ей одной мучиться и работать – ждать и терпеть – снесла бы всё… но мать и больной ребёнок!

Личная бедность в благородном сердце – это новый рычаг для подъёма, но когда смотрит на чужие страдания и не может помочь… только самоотверженностью – как же трудно противостоять! Весь мир сироты замыкался в том маленьком дорогом ей кружке, в той, что для неё была матерью и той, что её больше любила, нежели сестру… К обоим она была страстно привязана… и чего бы не сделала для них! Старостина бросала в её сердце болезненную пулю, как бы упрёк в эгоизме… Должна ли она была пожертвовать ими для себя, или свято, тихо сделать им из себя жертву?

Из этого разговора вышла Хела разморённая, неуверенная, побежала в свой покоик и, ходя по нему, плакала…

Странные мысли пробегали в измученной голове… из волнующейся груди вырывался неизбежный вопрос:

– Имею ли я право пожертвовать ими ради себя?

Старостина ослабила её веру в пана Тадеуша, сама она теперь припоминая последние с ним разговоры, найти в них не могла ничего, что бы связывало её будущее… Была свободной… а долг благодарности вынуждал её к самопожертвованию… Слёзы лились… по человеку, к которому чувствовала больше, чем приязнь и уважение… а эти слёзы казались преступным эгоизмом…

Сердце сопротивлялось жертве, она вспоминала эти тихие вечера, единственные в своей жизни, первые, в которых в ней заговорило чувство… эти блаженные часы беседы, эти рассказы, которые они безмолвно слушали. Каждая особенность этих минут живо возвращалась в памяти, а разорванные навеки отношения… объявляли вечную тоску и сожаление по человеку… которого теперь только… любила… Любовь её была спокойная, но несломленная; жить без него – это умереть.

Но разве она не сможет для этих дорогих существ отдать хотя бы – жизнь?

– Вернётся, – говорило её сердце.

– Кто же знает! – противостоял насмешливый голос Бетины.

После целой ночи раздумий и борьбы на следующий день Хела встала с сильным решением искать банкира Капостаса. Приближалась весна… Кто же знает, он мог прибыть и напрасно искать её!

Пани Ксаверова предоставила ей полную свободу; поэтому с утра она могла выйти в город, и выбежала, не зная ещё, каким образом будет его искать. Рассчитывала на инстинкт, на своё счастье… на Провидение.

Она не ведала ещё, что за каждым её шагом с одной стороны беспокойная старостина, с другой ревнивый генерал приказали следить… следом за ней нищий и старая женщина из-под ворот потащились якобы за милостыней… не спуская с неё глаз…

Только очутившись на улице, Хела начала размышлять, каким способом, не обращая ничьего внимания, можно разузнать о Капостасе.

Эти российские розыски в Доброхове в минуты, когда Сехновицкий должен был оттуда бежать, позволяли легко догадаться, что наименьшей неосторожностью может предать того, которого всем сердцем любила. Не имела никого знакомого, кому могла бы довериться… Инстинкт женщины вёл её в костёл, она верила в капеллана, ожидала от него понимания и снисходительности… наконец, сохранения тайны… Предчувствие предостерегало её о необходимости осторожности. С Белянской улицы машинально побежала на Медовую к Капуцинам, опустилась на колени молиться, а, увидев в конфисионале сидящего старичка с седой бородой, который никого не исповедовал, подошла к нему, целуя ему руку. Монах подумал, что она хотела встать на колени для исповеди, и указал ей место.

– Отец мой, – сказала она потихоньку, – я не готова к исповеди, но пришла как к духовнику за советом… Я очень бедная… людей боюсь… не откажите мне в отцовском слове.

Старичок мягко наклонился.

– Чего ты хочешь, дитя моё?

– О! Я очень бедная, – повторила она, – у меня бедная мать, маленькая больная сестра… Ожидаю помощи от опекуна, от человека, который должен прибыть в Варшаву… Не знаю, где его искать, как о нём спросить, хотя…

– Он дал тебе какое-нибудь указание? – спросил ксендз.

– Да, отец мой, но, зная, что человек этот был преследуем, не смею использовать указание, чтобы… чтобы не предать его.

– Очень хорошо делаешь, будь осторожной.

– Но перед тобой, отец, как на исповеди…

И Хела поведала фамилию опекуна и вместе банкира, у которого могла о нём узнать.

– Старец положил на уста палец.

– Тихо, – сказал он, тихо… достаточно! Понимаю… У Капостаса велел узнать о себе…

– Так точно, отец…

Старичок наклонился к её уху.

– Не самую лучшую тебе скажу новость… Капостаса кто-то предал… его искали в Варшаве, арестовать хотели, вынужден был бедный бежать либо сидит где-то в укрытии.