Джоди Пиколт - Уроки милосердия

– Господи, да что с вами! – восклицает она. – Сначала полицейские, потом ФБР… Неужели вы даже на секунду не допускаете, что я говорю правду? Откуда вы знаете, что он лжет?

– Потому что это бессмысленно, мисс Зингер. Зачем человеку, которому более полувека удавалось скрываться, вдруг ни с того ни с сего сбрасывать свою личину?

– Я не знаю, – честно отвечает она. – Чувство вины? Боязнь Судного дня? Или, может быть, он просто устал жить во лжи, понимаете?

Произнося эти слова, она ловит меня на крючок. Потому что именно так, черт побери, свойственно человеку. Самая большая ошибка, которую допускают люди, – полагать, что военные преступники-нацисты всегда были чудовищами: до, во время и после войны. Это не так. Когда-то они были обычными, адекватными людьми, которые сделали неправильный выбор и которым пришлось придумывать для себя оправдания всю оставшуюся жизнь, когда они вернулись к мирному существованию.

– Вы случайно не знаете дату его рождения? – спрашиваю я.

– Знаю, что ему за девяносто.

– Что ж, – отвечаю я, – мы попытаемся проверить его имя и посмотрим, что удастся найти. И хотя архивы наши неполные, у нас одна из лучших информационных баз в мире – в нее внесены результаты архивных исследований более чем за тридцать лет.

– И что потом?

– В случае, если мы получим подтверждение или появится причина полагать, что есть основание для возбуждения дела, я попрошу вас побеседовать с нашим главным историком, Женеврой Астанопулос. Она задаст вам вопросы, которые помогут в ведении дальнейшего расследования. Но обязан вас предупредить, мисс Зингер: несмотря на то что мы получаем сотни звонков от граждан, ни одно дело не было возбуждено. Если откровенно, только благодаря одному звонку – до создания нашей конторы в тысяча девятьсот семьдесят девятом году – прокуратуре США в Чикаго удалось привлечь к суду предполагаемого преступника, который оказался не только невиновным, но и жертвой нацистов. С тех пор ни одно из полученных нами от граждан обращений не стало предметом судебного разбирательства.

Сейдж Зингер на мгновение задумывается.

– Тогда я отвечу, что настало самое время, – говорит она.

Как ни крути, Майкл Томас был везунчиком. Ему удалось сбежать от нацистов из концлагеря, присоединиться к французскому Сопротивлению, а потом к диверсионно-десантному отряду, прежде чем примкнуть к силам американской военной контрразведки. На последней неделе Второй мировой войны он получил наводку, что возле Мюнхена будут конвоировать автоколонну, которая, по слухам, перевозит какой-то важный груз. Когда он прибыл на склад во Фрейманне, в Германии, то обнаружил кипы документов, которые нацисты планировали переработать в макулатуру, – регистрационные карты десяти миллионов членов нацистской партии.

Они были использованы как на Нюрнбергском процессе, так и после него, чтобы идентифицировать, установить место проживания и предать суду военных преступников. Эти документы стали отправной точкой для историков, которые работали со мной в нашем отделе. Если мы не находим имени в списках, это не значит, что человек не был нацистом, – но с помощью этого архива выстроить дело намного легче.

Женевру я нахожу на рабочем месте, за столом.

– Мне нужно, чтобы ты пробила одну фамилию, – говорю я.

После воссоединения Германии в девяностых США вернули Берлинскому документационному центру, центральному архиву СС и нацистской партии, документы, которыми завладела американская армия после Второй мировой войны… Но только после того, как пересняли на микропленку все до последнего проклятого документа. Я точно знаю, что Женевра обязательно что-нибудь откопает либо в материалах Берлинского центра, либо в документах, которые всплыли на поверхность после развала СССР.

Если будет что откапывать.

Она поднимает на меня глаза.

– Ты капнул кофе на галстук, – говорит она, выглядывая из птичьего гнезда вьющихся русых волос. – Лучше смени его перед свиданием.

– Откуда ты знаешь, что у меня свидание? – удивляюсь я.

– Потому что сегодня утром звонила твоя мама и велела мне вытолкать тебя в шею, если ты засидишься на работе до половины седьмого.

Меня это совершенно не удивляет. Ни по каким проводам, ни по каким локальным сетям новости не передаются так молниеносно, как в еврейской семье.

– Напомни мне, чтобы я не забыл ее убить, – говорю я Женевре.

– Не могу, – тянет она. – Не хочу, чтобы меня повязали как соучастницу. – Она улыбается мне, глядя поверх очков. – Кроме того, Лео, твоя мама – глоток свежего воздуха. Целыми днями я читаю о людях, которые жаждали всемирного господства и расового превосходства. Для разнообразия желание иметь внуков кажется таким милым.

– У нее уже есть внуки. Трое, спасибо моей сестре.

– Ей не нравится, что ты женат на работе.

– Когда я был женат на Диане, она тоже была не в восторге, – парирую я. Прошло пять лет с тех пор, как мы окончательно развелись, и должен признать: худшим из всего пережитого оказалось то, что я вынужден был признать мамину правоту – женщина, которую я считал девушкой своей мечты, на самом деле мне не подходила.

Я недавно случайно столкнулся с Дианой в метро. Она повторно вышла замуж, родила ребенка и опять ждет пополнения. Мы как раз обменивались любезностями, когда зазвонил мой мобильный – сестра интересовалась, собираюсь ли я на эти выходные к племяннику на день рождения. Она услышала, как я прощался с Дианой, и уже через час позвонила мама и заочно устроила мне свидание.

Как я уже говорил, еврейское семейное радио.

– Мне нужно, чтобы ты пробила одно имя, – повторяю я.

Женевра берет у меня из рук бумажку.

– Уже тридцать шесть минут седьмого, – говорит она, – не заставляй меня звонить твоей маме.

По пути я останавливаюсь у своего письменного стола забрать портфель и ноутбук, потому что уйти без них для меня так же невозможно, как забыть на работе ногу или руку. Я инстинктивно тянусь к чехлу на поясе, чтобы удостовериться, что мой мобильный на месте. Потом на секунду присаживаюсь и ввожу в поисковую систему имя Сейдж Зингер.

Разумеется, мы постоянно пользуемся поисковыми системами. Чаще – чтобы убедиться, что человек (Миранда Кунц, например) совсем чокнутый. Но причина, по которой мне захотелось узнать больше о Сейдж Зингер, – ее голос.

Какой-то дымчатый. Похожий на первую осеннюю ночь, когда зажигаешь камин, выпиваешь бокал портвейна и засыпаешь с собакой на коленях. Не то чтобы я обожал собак или портвейн – но вы понимаете, о чем я говорю.

Это, помимо всего остального, объясняет, почему я должен буквально выбегать из конторы, чтобы успеть на «свидание вслепую». Голос Сейдж Зингер мог звучать молодо, но, возможно, у нее уже старческий маразм: она же сама, в конце концов, сказала, что этот Джозеф Вебер – ее приятель. У нее недавно умерла мать, возможно, в пожилом возрасте. И эта хрипотца может быть признаком пожизненной зависимости от сигарет.