Махаммад-Реза Байрами - Жертвы заветного сада

Друг мой Аршам не думал, что превращение быка в осла может быть столь некрасивым зрелищем, которое не вынесет даже такой жестокосердный человек, как он.

– Слышал бы ты его рев! Стены дрожали! Мне кажется, даже когда их на мясо забивают, нет таких мучений…

Оскалив зубы, Аршам шел сквозь овечье стадо, не глядя по сторонам, и от волнения прихрамывал. Такая у него была привычка: вздергивать вверх правое плечо, такой он был с детства, чуть кособокий, что ли. И вдруг он резко сменил тему разговора – это тоже была одна из его привычек:

– Повезло тебе, что Мир-Али далеко! Ты ведь спал, парень?

– Нет, куда там, – ответил я. – Разве можно тут спать? Чуть зазеваешься, овцы зайдут в люцерну, обожрутся, потом они лопнут.

– Значит, ты не спал?

– Говорю, не спал. Прилег просто.

– А голос мой не сразу услышал, негодяй!

Я рассмеялся:

– Я думал, только Миран ко мне придирается, а ты еще хуже!

Он тоже засмеялся:

– Да уж, натерпелся ты от него, это точно…

Я поднял с земли свой пастуший посох, и мы вместе с Аршамом обошли стадо, сгоняя разбредшихся овец кучнее.

– …Натерпелся? Это не то слово. Он меня сумасшедшим делает. Как замечу его издали, у меня в мозгу такое… Будто вижу убийцу моего отца. Знаю, что идет, чтобы цепляться ко мне. Сам Аллах бы, если бы захотел напоминать о своих благодеяниях так часто своим чадам, и то легче сказал бы: «Займись своими делами! Нам от тебя ничего не надо!»

– Да, характер у него не сахар. Разве не так? Ведь и Хадиша он поколачивает?

– Это да. Но как меня увидит, тут он весь злобой изойдет.

Солнце еще не поднялось в зенит. Со стороны гор дул мягкий ветерок, принося запах сжатых хлебных полей, запах распаренной, теплой земли. Пахло и картошкой: начало осени, время копать ее.

– Ты сам не даешь ему поводов, да?

Я почувствовал его иронию. Сегодня был один из тех дней, когда, кажется, полжизни отдашь за возможность поспать. Ветерок гнал по небу легкие облачка, которые порой закрывали солнце, бросая приятные тени.

– Да говорю же, я просто прилег. Задумался.

Он искоса посмотрел на мое заспанное лицо и на мои – наверняка – припухшие веки.

– Но выглядишь ты усталым.

– Полночи вчера картошку возили, – ответил я. – Как не устать! Домой пришли – все замертво упали.

– А на сегодня нельзя было оставить?

– А как же выкопанную картошку оставить в поле? Мы ведь не для воров трудимся.

– Зачем тогда всю выкопали?

– Откуда мне знать! Не я командую.

Мы с Аршамом сидели на холмике из камней, которые за многие годы мы натаскали сюда, очищая поле. Внизу холмика мыши нарыли нор. И вот мне представилось, будто я своими глазами вижу быка Маш-Энаята с его глазами, выпученными в страхе, ярости, ужасе, в то время как Энаят пускает в ход свой инструмент для корчевки кустов, это две палки, скрепленные не то цепью, не то прочной веревкой, которые он обычно втыкает в землю под корни куста и вырывает куст сорняка, как бы ни были густы его корни, – и уж, конечно, можно тем инструментом вырвать семенники быку со связанными ногами, вырвать, или, точнее говоря, вытянуть, может быть, еще точнее, – выкрутить, может быть, еще точнее, – выдрать, выдавить наружу, чтобы уничтожить эту непокорность, эту строптивость, эту самонадеянность… – И вот он из всех своих сил оглушительно ревет, и пена летит изо рта и из ноздрей…

– Да ты как будто засыпаешь!

– Точно, засыпаю! – ответил я. – Хадиш половины моей работы не сделал, а утром спал как мертвый. Именно как мертвый. Его несколько раз будили – не слышит, ну и вот, как всегда, досталось мне. Он ведь любимчик, сокровище Мирана… Мойщик трупов их побери!

– Так что, коров не выгоняли сегодня?

– Нет. Миран сказал, дадим им сена. Любимчика своего не стал мучить.

– С другой стороны, и в степи теперь для коров почти нет травы, – сказал Аршам. – Скоро заморозки начнутся. Тогда будете выгонять только овечье стадо, на пару с Хадишем. Тебе облегчение будет.

Он сам знал, что это не так. Ведь Хадиш – сам по себе груз, да еще не из легких. Я ничего не сказал Аршаму. Смотрел вдаль, туда, где ветер ерошил гриву травы на гребне холма. То самое место, где он отдал бы душу за то, чтобы раздался звучный голос и позвал за собой…

– Наверное, каждый бы на его месте вел себя так же, – сказал Аршам. – Ну представь себе: у него рождается пять дочерей одна за другой, а сколько обетов, сколько молитв! Мама говорит, он своего единственного сына сразу стал баловать.

– Если бы он чуть раньше родился, – ответил я, – мне бы так тяжко не пришлось. Миран отпустил бы меня и занялся своими делами.

– То есть ты думаешь, что Мир-Али тебя потому усыновил, что уже не чаял дождаться своего сына?

– Нет, – ответил я. – Думаю, не так всё просто.

Хотя я, сколько ни размышлял, не мог понять, как всё могло сложиться иначе.

И я опять словно бы вернулся к тому ручью, невольно.

Миран нашел меня у ручья Атгули. Возле трупа моего отца. Кто был мой отец и куда он направлялся – этого не знал никто. Никто не знал, ни как его зовут, ни откуда он пришел, как попал к нам и почему был убит. Болтали об этом много, не поймешь – правду или ложь. Даже при мне болтали, я слышал.

– …Это из беглых, в розыске. Шел к границе. И у него был конь и оружие!

– Из-за коня и ружья его и убили.

– Убийца свел с ним счеты. Личные! Никакой политики не было.

– Но почему именно здесь убил?

– Кто теперь знает? Может, он давно за ним шел, а там место укромное. Может, узнал, что он хочет бежать за границу, и решил посчитаться, пока не ускользнет…

– Нет, всё было не так. Отец Булута свернул к ручью, чтобы набрать воды. Отложил ружье и наполнил флягу или кувшин. Нападавший это увидел – он издали наблюдал. Решил украсть ружье, но завязалась драка, и тот был убит из собственного ружья. Пуля вошла в грудь и вышла со спины. Однако умер он не сразу. Он еще дополз до родника, чтобы напиться, и выпил столько воды, что из дырки от пули текла уже не кровь, а вода.

– И вроде бы звал на помощь… Истекал кровью, а всё кричать пытался.

– Следы от крови долго еще оставались на сухой траве. Кровь, видишь ли, так просто не исчезает!

– Мир-Али сам рассказывал, что видел всадника, скачущего прочь, а из-за плеча или, там, из-под мышки торчало дуло ружья. Поскакал в сторону гор.

– А Мир-Али что там делал?

– Он охотился на перепелов. Раскинул сеть на земле и разлегся рядом с ней. Старым армяком накрыл голову, чтобы его не видели, и посвистывал, как перепелиная самка. Как будто на третьем свисте уже прилетели перепела, как вдруг грянул выстрел, и перепела – улетели. Мир-Али выругался, вскочил посмотреть, что там такое.

– А почему же долговязый сержант спрашивал: вы, мол, уверены, что вчера он был убит? Почему-то думал, что покойник давний.