Антония Байетт - Чудеса и фантазии (сборник)

Принцессе было трудно в это поверить. Дровосек казался таким веселым и пригожим. Она даже подумала, что существам в корзинке, возможно, просто выгодно, чтобы она не приближалась к людям. Тем не менее в душе она, вероятно, желала двигаться дальше, так как послушалась предостережений и тихо удалилась от опушки прочь. Дровосек так и не узнал, что она слыхала его песню и видела его, такого пригожего, опершегося на топор.

Они шли все дальше и дальше, погружаясь все глубже в лес, и принцесса ужасно скучала – не песня ли дровосека была тому виной? – по хлебу с маслом. Ягоды, что она ела, становились все более водянистыми на вкус, и чем гуще делался лес, тем труднее было их найти. Таракан казался безжизненным и, как знать, не вконец ли обессилел после речи, обращенной к принцессе. Принцесса как могла уторапливала свой шаг, беспокоясь о здоровье таракана, а его товарищи по несчастью жаловались, что в корзине слишком тряско. И вот однажды вечером, когда небо принимало самый темный оттенок зеленой хвои (которым давно уже заменился в небесном обиходе былой темно-фиолетовый сумеречный цвет), скорпион принялся умолять ее встать на ночлег, ибо его хвост нестерпимо болел. Жаб присоединил к просьбе свой хриплый голос и попросил еще раз полить его водой. Принцесса остановилась, смочила жаба, сорвала новый листик для постели скорпиона и сказала:

– Порою мне кажется, что мы вот так вечно будем брести куда-то, а в самом деле никуда, до конца наших дней.

– В таком случае, – проскрипел скорпион, – боюсь, я долго не протяну.

– Я старалась вам помочь, – покачала головой принцесса, – но, наверное, было лучше мне вообще не сходить с дороги…

И тогда опять послышался слабый голос-шелест:

– Если ты сейчас не отступишься, пройдешь вперед и налево, а потом еще раз свернешь налево, то увидишь конец пути. Главное, не отступайся.

Воодушевленная принцесса вновь обула усталые распухшие ноги, подхватила корзину, и скорей побрела вперед, и свернула налево и опять налево. И различила вдруг сквозь кусты некий зыбкий огонек, очень желтый, очень теплый. И пошла на него, и разглядела далеко впереди, в конце оплетенной корнями, усыпанной кое-где камнями тропы, меж древесных ветвей – оконце, а на этом оконце ярко горела свеча! И хотя принцесса никогда в своей изнеженной жизни не путешествовала далеко во мраке, она поняла, что испытывает в этот миг ту же истовую надежду, то же теплое чувство облегчения – вкупе с легким щемящим беспокойством, – которое все бесчисленные, окруженные мраком скитальцы испытывали до нее, глядя на приветную свечу, пусть свеча ей рисуется теперь не в полуночно-синем, а в полуночно-зеленом воздухе… и почувствовала себя заедино со всеми потерянными душами, что надеются вновь обрести дом иль найти пристанище.

– Это ведь не хижина дровосека? – спросила она таракана.

Тот ответствовал, глубоко вздохнув:

– Нет-нет, это жилище на краю леса, это последний приют. Сюда-то и лежал наш путь.

И принцесса побежала, совсем уж не глядя под ноги, спотыкаясь, подпрыгивая, и достигла заветного домика.

Этот домик был сложен из камня и давно успел обрасти мхом, кровлю же имел невысокую, сланцевую, а крылечко у него было маленькое, но заботливо выбеленное. Из трубы подымался бойкий, пахучий древесный дымок. Внезапно принцесса ощутила испуг: ведь она уже успела привыкнуть к своему хитроумному, одинокому лесному скитанию, – но все же проворно постучала, будь что будет.

Дверь ей открыла старуха, одетая в серое платье из добротной ноской ткани, с пучком изумительных волос, в котором переплетались косицы трех разных оттенков – пепельно-серые, серебристые и совсем ярко-белые. У старухи было подвижное лицо в сложной паутине тонких морщинок, повествующих о долгой жизни, проницательные зеленые глаза под набрякшими темно-сизыми веками. Выражение ее лица было задумчивым и одновременно решительным, строгим, но его осеняла приветливая улыбка. Когда хозяйка отворила дверь, принцесса едва не упала без чувств, почуяв благодатный запах свежевыпеченного хлеба, смешанный с другими ароматами, печеных яблок с корицей, земляничного пирога, свежежженого сахара.

– Мы тебя ждали, – сказала старуха. – Всю эту седмицу каждый вечер мы ставили на окошко свечу…

Она взяла у принцессы корзинку и повела ее в горницу, к жаркому камину. В камине ярко пылали большие поленья, под ними мерцали алые угли. Стоял тут длинный белый деревянный стол и стулья, выкрашенные в густые, неяркие тона. Отовсюду вокруг смотрели глаза, отражавшие свет, мигавшие и сиявшие. Глаза на каминной полке, в часах, за тарелками на полках – аспидно-черные, травянисто-изумрудные, огромные желтые, янтарные и даже светло-пунцовые. Ибо все то, что принцесса поначалу невольно приняла за хитросплетения неведомого пестрого ковра, оказалось подвижным, многоглазо сиявшим скопищем тварей. Змеи и кузнечики, жуки и шмели, мыши-домовки и мыши-полевки, летучие мыши и лесные сычики… Была здесь также куница и несколько богомолов. Имелись животные и покрупнее: кошки с котятами, крысы, барсуки и белая коза. Негромко, мирно и оживленно пищали и скрипели на разный лад тоненькие голоски, радостно приветствуя новую гостью. В одном углу была прялка, а в другом ткацкий станок, хозяйка только что отложила в сторону замысловатую шаль, которую вывязывала крючком из клубков и остаточков шерсти, что лежали у нее в разноцветной корзинке.

– Одному из вас нужно поесть, – сказала хозяйка, – и троим полечиться.

И вот принцесса принялась за наваристый суп с краюшкой свежего хрустящего хлеба, а затем и за фруктовый пирог с заварным кремом и запила всю эту трапезу кружкой веселого сидра. Тем временем старуха выложила обитателей принцессиной корзины на стол и начала их лечить своим собственным способом. А способ заключался в том, что сначала она выспрашивала у них историю их невзгод и затем легкими движениями накладывала мази, роняла капли лечебных бальзамов и отваров с кончиков перистых кисточек и костяных булавок. Пока скорпион скрипуче рассказывал про свою беду, старуха расправила его злосчастный хвост и наложила шину. Она несколько раз промокнула тряпичкой и зашила чем-то наподобие паучьих нитей рану на голове жаба. Она освободила таракана от пут с помощью крохотных, почти невидимых крючков и щипчиков. А потом она попросила и принцессу поведать ее историю. Принцесса старалась рассказывать как можно лучше: словно прожила заново тот грустный миг, в который поняла, что любой ее шаг обречен на неудачу; подражала скрипучему голосу скорпиона, хриплому кваканью жаба и сиплому шепотку таракана. Она как будто принесла в уютные стены лесные опасности, все твари в домике вздрагивали в ужасе, представляя стрелу охотника, силки птицелова и топор дровосека. А принцесса, рассказывая свою историю, чувствовала истинное удовольствие, изображая все в точности, правдиво, подыскивая самое подходящее слово, а то и даже – вот до чего она увлеклась! – подходящее положение рук, чтоб на стене, освещенной зыбким заревом камина, подкрашенной бледно-желтым отсветом свечи, нарисовались ветки деревьев, очертанья существ… Когда она закончила, все обитатели домика ей дружно и одобрительно «похлопали», каждый на свой лад – пошлепали крыльями, постучали когтями, пошуршали, пострекотали.