Конн Иггульден - Война роз. Воронья шпора

Гнев вспыхнул в груди Глостера, и он даже шагнул вперед, опуская руку на рукоять меча. Однако перед его грудью, как древко шлагбаума, возникла рука Эдуарда:

– Нет, Ричард. Он прав. Этот долг нужно заплатить.

Камзол короля был расшит вдоль швов жемчугом; к негодованию брата, Эдуард снял его и сунул в руки остолбеневшего капитана.

– Этого хватит? – проговорил он.

Дул холодный ветер, и король сразу поежился. Капитан колебался между жалостью и жадностью, но затем жадность, наконец, победила, и, прижимая к себе камзол, он поклонился и отступил назад.

– Позволь мне отобрать у него камзол, – пробормотал Ричард. Капитан еще не до конца верил своей удаче и, нервно обернувшись назад, прибавил шагу, стараясь отойти подальше от братьев. Он получил королевский дар.

Эдуард покачал головой:

– Пусть его. А мне пока не вредно малость померзнуть. Я слишком растолстел, брат мой! И мне надлежит умерщвлять свою плоть, как тем монахам, которые хлещут себя плетьми. – Эта идея явно понравилась изгнанному королю. – Кстати, какие слова ты шепчешь всякий раз, когда спина доводит тебя до слез?

– Но я не плачу, – негромко возразил Глостер, до предела расстроенный тем, что брат заметил его слабость.

– Ничего страшного, Ричард. Но какие слова ты там говоришь? Которые дают тебя власть над собственной слабостью? Non draco sit mihi dux. Vade retro Satana… Дракон не властен надо мной?

– Да. Отыди от меня, сатана.

Закрыв глаза, Эдуард принялся снова и снова бормотать эти слова, широко расправив плечи и подставив голову холодному ветру. К удивлению Ричарда, дрожь вскоре оставила его брата. И когда тот снова посмотрел на него сверху вниз, часть горя отлетела от Глостера.

– Сегодня вечером я поучусь у тебя, если позволишь, – промолвил Эдуард. Ричард согласно кивнул, хотя спина его заново вскрикнула в знак протеста.

Коней вывели с корабля, и экипаж торгового судна пауками рассыпался по тросам и реям, вновь готовясь увести судно в открытое море. Эдуард сел на коня вместе со всеми остальными и горестно похлопал себя по брюху, распиравшему рубаху.

– Я одолею своего дракона, Ричард, – проговорил он, тряхнув взлохмаченной головой, после чего ударил животное пятками, и конь рванулся вперед, рассыпая копытами дробь по ведущей на юг дороге.

Элизабет хмурым взглядом взирала на лысину монаха. Тот склонил перед ней голову в знак почтения, однако, как и прежде трепеща под ее взглядом, упрямо не желал преклонять колени. И словно ощутив крепнущий гнев королевы, пронзительно закричал ее новорожденный сын – звук этот проникал в ее кости, и от него заболели груди. Боль пронзила ее от матки до самого горла.

– Я не понимаю твоей нерешительности, брат Павел, – заговорила она. – Все земли Вестминстерского аббатства освящены и являются частью убежища, или я ошибаюсь?

– Это… так, – против воли проговорил молодой человек, все более и более багровея под внимательным взглядом королевы. – Но это здание является самой безопасной его частью. Аббат…

– И моего новорожденного сына следует крестить как можно скорее, разве это не так?

– Ну конечно, миледи, однако вы должны понять…

– И тем не менее ты являешься ко мне, – продолжила Элизабет, пренебрегая его слабыми протестами, – с этой чушью ? Такое… пренебрежение хорошими манерами я могу расценить только как преднамеренное оскорбление, нанесенное моему мужу, королю Англии!

Несчастный монах взирал на нее, открыв рот. Губы его шевелились, однако из них исходил лишь какой-то задушенный звук. Покачав головой, он предпочел обратить все свое внимание вниз, на торчащие из сандалий собственные пальцы, выглядывавшие из-под черного одеяния.

– Я вижу здесь ошибку, брат Павел, и, быть может, ваш драгоценный аббат не понимает ее глубокие корни . Мой сын рожден на освященной земле – в Убежище, – продолжала королева. – Я хотела бы крестить его в Вестминстерском аббатстве – на святой земле, в недосягаемости для всех моих врагов. Небольшой садик, отделяющий нас от аббатства, насколько я понимаю, находится в ведении Церкви… или я ошибаюсь?

– Миледи, вы, конечно же, правы, однако вы должны знать, что аббат не может гарантировать вам безопасность в том случае, если вы покинете это место, даже если перейдете в само аббатство. Один-единственный арбалетный болт, миледи, пущенный изменником или безумцем… Прошу вас! Конечно же, я поставлен в священники и могу крестить здесь вашего сына в тишине и покое.

Охваченная яростью, Элизабет Вудвилл постаралась сохранить полное молчание, понимая, что в противном случае молодой монах полностью уйдет в себя, как прикоснувшийся к морской воде моллюск в свою раковину. Ей не нужны были слова для того, чтобы посрамить подобного слабака.

Почувствовав, что смятение вот-вот доведет монашка до слез, она проговорила:

– Ваш аббат, молодой человек, абсолютно не заботится о моей безопасности, как и о безопасности моего сына Эдуарда. И если б у тебя набралась хоть капля отваги, ты мог бы сказать мне откровенно, что твой аббат пособничает графу Уорику, а быть может, и самому Генри Ланкастеру, этому пустому мешку . Или дело в том, что моего мужа уже убили? И твой аббат добивается и моей смерти? И мне следует ждать ночного визита каких-нибудь незнакомцев?

Говоря все это, королева наблюдала за собеседником, хмурясь и истолковывая игру его морщин, движений и кивков, шевеление челюстей. Монах что-то знал и едва не поправил ее. Но к этому можно вернуться и позже. Элизабет шевельнула рукой.

– Однако какую бы участь вы ни припасли для меня, сын мой будет крещен, и крещен в аббатстве, а не в этой каменной каморке, подобно узнику. Нет . Он будет крещен так, как подобает принцу Уэльскому, будущему королю .

Она поняла вдруг, что голос ее сделался резким и громким, а слова ее хлестали монаха так, что его дрожь могла вот-вот превратиться в припадок. Так что Элизабет заставила себя говорить помягче:

– Здесь был крещен Эдуард Первый. Тезка моего сына, сэр! Его предок! Аббатство является сердцем Лондона, и от меня нельзя отмахнуться, как от какого-то там бедняка. Ты меня понял? А теперь собирай своих монахов, и выстраивайтесь вдоль нашего пути, если это необходимо. Я пойду по освященной земле, и все вы будете свидетелями каждого моего шага.

Молодой монах мог лишь что-то неразборчиво пробормотать, и Элизабет внезапным движением вдруг взяла его за руку, ощутив неожиданно сильные мышцы под грубой тканью. Глаза его округлились от удивления или отвращения, и она подумала, что этот молодой человек, должно быть, вообще не прикасался к женщине после того, как произнес монашеский обет.

– Скажи, чтобы твой аббат ожидал меня, – велела королева. – Я сейчас приду.