Джоанна Кэннон - Среди овец и козлищ

Она доходит до дальнего конца садика, и тут вдруг один пожарный начинает размахивать руками, оттесняет людей, точно кукол. И все скапливаются посреди улицы, стоят, тесно прижавшись друг к другу, словно ища защиты от холода.

Пожарный выкрикивает вопросы.

– Сколько человек живет в том доме?

Все отвечают одновременно, и голоса заглушаются, уносятся порывом ветра.

Пожарный всматривается в лица, затем указывает на Дерека.

– Сколько? – снова спрашивает он, стараясь выговорить это слово как можно отчетливее.

– Один, – кричит в ответ Дерек, – всего один человек. – Затем он оглядывается на свой дом, Дороти следит за направлением его взгляда. У окна стоит Сильвия с Грейс на руках. Сильвия видит их, потом отворачивается, крепко прижимая к груди детскую головку.

– Его мать живет в доме для престарелых, но он забирает ее на Рождество, – продолжает Дерек. – Так что в доме больше никого. – Но пожарный уже отбегает в сторону, слова Дерека тонут в темноте.

К небу поднимается клуб дыма, разворачиваясь, точно свиток. Потом теряется на фоне черноты, цепляется за звезды своими рваными краями, тает и исчезает вовсе. Гарольд встречается взглядом с Эриком, тот качает головой – краткое, почти незаметное движение. Дороти замечает его, но тут же отворачивается, привлеченная шумом и дымом.

Начать с того, что никто из соседей не обращает на него внимания. Слишком уж все поглощены созерцанием языков пламени, оранжевых и красных стрел, что проносятся мимо окон. Но Дороти все же замечает, первой. Она в шоке, теряет дар речи, застывает столбом. Все пребывают примерно в том же состоянии. И вот взгляды всей группы устремлены уже не на дом одиннадцать, а на него.

Уолтер Бишоп.

Ветер проникает ему под пальто, он поднимает воротник. От ветра вздымаются спирали волос, и он пытается защитить глаза. Губы шевелятся, но слов не слышно. Хозяйственная сумка выпадает у него из руки, на тротуар и в канаву валятся пакетики и банки. Дороти подбирает их, пытается вернуть ему.

– Все думали, ты уехал вместе с матерью, – говорит она, но Уолтер ее не слышит.

От дома по улице разносятся крики, голос одного из пожарных перекрывает остальные.

– Там кто-то есть! – кричит он. – Кто-то остался в доме.

Все отворачиваются от огня и смотрят на Уолтера.

– Кто там, внутри? – Этот вопрос так и застыл у каждого в глазах, но только Гарольд задает его вслух.

Поначалу Дороти кажется, что Уолтер не слышит вопроса. Он не отрывает взгляда от клубов черного дыма, который начинает валить из окон его жилища. А когда, наконец, обретает дар речи, то говорит так тихо, чуть слышно, что все придвигаются к нему.

– Куриный суп, – говорит он.

Гарольд хмурится. Дороти видит, как на лбу у него разом обозначаются все будущие морщинки.

– Куриный суп? – Морщинки становятся все глубже.

– О, да. – Уолтер не отрывает глаз от дома под номером одиннадцать. – При гриппе ничего полезнее нет. Ужасная штука этот грипп, не правда ли?

Все дружно кивают, точно призрачные марионетки в темноте.

– Только мы добрались до отеля, как она и говорит, что заболела. Ну, и я говорю ей: «Вот что, мама, раз тебя так сильно продуло, ты должна лежать в своей постели». Ну, и мы развернулись и поехали обратно домой.

И снова все марионетки уставились на окна первого этажа дома Уолтера.

– Она теперь там, твоя мать? – спрашивает Гарольд.

Уолтер кивает.

– Не мог же я везти ее в дом престарелых в таком состоянии. Правильно? Ну вот, уложил ее в постель и пошел звонить доктору. – Он смотрит на банку, которую протягивает ему Дороти. – Хотел сказать, что собираюсь накормить ее супом, как он советовал. А в эти консервы сегодня суют так много добавок. Так что предосторожность никогда не помешает, верно?

– Да, – говорит Дороти, – предосторожность никогда не помешает.

По улице расползается дым. Дороти чувствует его привкус во рту. Он смешивается с привкусом ужаса и морозного воздуха. И она еще плотнее запахивает на груди кардиган.

Гарольд входит в кухню через заднюю дверь. Дороти понимает, что муж хочет ей что-то сказать, – он никогда не пользуется задней дверью, ну разве что в случае крайней необходимости или когда обут в резиновые сапоги.

Она отрывает взгляд от кроссворда и смотрит на него.

Он проходит мимо разделочного столика. Берет и кладет на место какие-то предметы, открывает навесные шкафчики, разглядывает посуду и вот, наконец, не выдержав, начинает говорить.

– Как это все там ужасно. – Он подвешивает керамическую кружку на подставку в виде ствола с веточками. – Просто кошмар.

– Ты там был, внутри? – Дороти откладывает ручку в сторону. – Тебя впустили?

– Полиция и пожарные не заходили туда несколько дней. И никто не говорил, что нам нельзя.

– А это безопасно?

– Наверх мы не поднимались. – Он обнаруживает пакетик бисквитов с шоколадной начинкой, который она запрятала за коробкой с бездрожжевым тестом. – Эрик считает это неуважительным в подобных обстоятельствах, ну, сама понимаешь.

Дороти тоже сочла бы это проявлением неуважения – шастать даже по нижнему этажу дома, где погиб человек. Однако проще промолчать. Если бросить вызов Гарольду, он будет целыми днями оправдываться – все равно что открыть кран. Ей и самой хотелось туда зайти. Один раз она даже подошла к задней двери, но передумала. Это было бы неразумно, особенно с учетом всех обстоятельств. Однако самодисциплины у Гарольда не больше, чем у годовалого ребенка.

– Ну, а внизу что? – спрашивает она.

– Странная штука. – Сняв верхнюю часть бисквита, он принялся за начинку. – В прихожей и гостиной жуть что творится. Все выгорело. А вот кухня почти целехонька. Лишь несколько темных пятен гари на стенах.

– И ничего больше?

– Ничегошеньки, – подтверждает он. – Часы тикают на стене, полотенце на сушилке. Просто чудеса, не иначе!

– Вот только для его матери ничего чудесного, господь да упокой ее душу. – Дороти тянется за бумажным платком в рукаве, затем передумывает его доставать. – Никакое это не чудо, что они вернулись раньше.

– Нет. – Гарольд выбирает еще одно печенье, затем опускает его обратно в пакетик. – Хотя, наверное, она была не в себе. Наверняка этот грипп повлиял, вот и не соображала, что происходит. Даже с постели не могла подняться, поэтому он и звонил доктору.

– Что-то я никак не пойму. Почему же он не отвез ее в дом престарелых?

– Когда? Посреди ночи?

– Это спасло бы ей жизнь.

Дороти смотрит мимо Гарольда и занавесок – на улицу. После пожара она приобрела какой-то унылый серый вид потрепанного в сраженьях боевого корабля. Даже остатки рождественских украшений не могли оживить ее. Скорее напротив, они выглядели неуместно. Будто слишком старались развеселить всех и каждого, отвлечь внимание от обгорелых останков дома одиннадцать.