Стивен Роули - Лили и осьминог

Мне вообще не надо было приходить сюда, не следовало оставлять Лили наедине с осьминогом, но солнечный свет вливался в окна кухни именно так, как она любит, и длинные послеполуденные лучи обещали усердно согревать ее все время, пока она дремлет. Записаться на прием к ветеринару мне удалось лишь на понедельник, а в исцеляющую силу солнца я почему-то верил. Надеялся, что оно облучит нашего гостя, иссушит его, как рыбу, вытащенную из воды.

– А осьминоги – рыбы? – неожиданно для себя спрашиваю я вслух.

– Осьминоги… что?

– Рыбы? Они считаются рыбами?

– Нет. Кажется, головоногими.

Представляете, Дженни это знает. Наверное, в детстве мечтала стать морским биологом – пока не поступила в колледж и не влюбилась в будущего психолога с огромными мужскими ручищами и каким-нибудь этаким именем вроде Чед. Лучше бы я свернулся клубочком на залитом солнцем полу рядом с Лили. Лучше бы положил на нее ладонь, как делал, когда она была еще щенком, – чтобы она знала, что ей не о чем беспокоиться, пока я рядом. Вот где мое место, а не здесь.

– Так что насчет свиданий? – вопрос Дженни разом возвращает меня в реальность.

– Свиданий… Даже не знаю. Нормально. Без приключений. Дивергентно.

– Извращенно? – уточнила она.

– Не девиантно, – Господи, печеньку бы сейчас! – А дивергентно. В общем, муторно. И нудно.

– А почему нудно?

– Потому.

ПЕЧЕНЬКУ!

– Но ведь знакомиться с новыми людьми всегда интересно, разве нет? Ведь можно же так и воспринимать происходящее?

– Можно, – отвечаю я вызывающим тоном, ясно давая понять, что не хочу и не буду. Не знаю, во мне ли дело – может, я еще не готов к свиданиям. Или же дело в них – может, всех достойных уже расхватали. Или всему виной мой возраст. Лос-Анджелес – это Нигделандия для пропавших мальчиков, которые слишком часто прихорашиваются и разглагольствуют и слишком редко способны хоть на что-нибудь существенное. Я начал ходить на свидания с воодушевлением, стараясь показать себя с наилучшей стороны. Но вскоре обнаружил, что хожу на одно первое свидание за другим, рассказываю одни и те же байки и никак не могу припомнить, кому и когда именно их уже рассказывал. Опасаясь показаться занудой, я составил из своих лучших историй целую развлекательную программу, фейерверк острот, который исполнял снова и снова, пока он не осточертел мне самому.

Все это мне следовало бы высказать вслух – хотя бы потому, что сеанс терапии оплачивает моя страховая компания, а я плачу за страховку (между прочим, для писателя-фрилансера это нешуточные затраты), но я ограничиваюсь вялым: «Просто… не знаю».

– Расскажите, – упрашивает Дженни.

– Нет.

– Ну же, поракдуйте меня .

Мощные щупальцы осьминога со свистом проносятся мимо, мелькает нацеленный мне в лицо алчно разинутый клюв.

Я вздрагиваю и отмахиваюсь, чуть не задевая рукой собственный нос.

– Что вы сказали? – В этих словах слышится упрек.

Дженни озабоченно смотрит на меня. Наверняка заметила, как у меня на лбу проступает пот. Я лихорадочно оглядываюсь по сторонам, высматривая осьминога, но он уже исчез – так же стремительно, как и появился.

– Я сказала «порадуйте меня», – ее озабоченность тает, сменяясь улыбкой.

Так и сказала ?

Моя тюрьма цвета сливочного масла уменьшается в размерах; казалось, стены теперь ближе ко мне, чем пять минут назад. Обычно это предвещает близкий приступ паники. Раньше они случались редко, но в последнее время участились. Лучший способ избежать полномасштабного срыва – сделать то, что мне совсем не хочется: рассказать о свиданиях. Вспомнить, что жизнь продолжается. Не поддаваться панике, что бы ее ни вызвало. И я сдаюсь.

– Есть один парень… Симпатичный. Умный. Веселый. Симпатичный… это я уже говорил, да? Ну, его внешность того стоит. Просто я понятия не имею, интересуется он или нет.

– Вами.

– Нет, искусством кукловода, – я скрещиваю руки на груди оборонительным жестом. – Конечно , мной. Мы договорились встретиться во второй раз. Было здорово.

Дурь какая. О чем мне надо поговорить, так это об осьминоге, но думать о нем нельзя. Чтобы не поддаваться панике.

– Но я так и не понял. Заинтересован он или нет. ВО МНЕ. И я решил дождаться момента, когда мы будем прощаться после второго свидания: если он попробует поцеловать меня – это знак. А если попытается обнять, я не стану отстраняться первым .

Довольный своим решением, я указываю на собственную голову, как будто она служит не просто вешалкой для шляп. Потом вдруг соображаю, что осьминог, возможно, прячется у меня на голове, ведь он почему-то предпочитает головы, и старательно ощупываю ее со всех сторон. Джейн наблюдает эту картину так, словно со мной приключился припадок слабоумия, но тем не менее продолжает:

– Умно. Таким способом можно определить, какого рода эти объятия – дружеские или романтические. И что же было дальше?

– Я отстранился первым.

Дженни разочарованно смотрит на меня.

Тоном оправдания:

– Ну, он ведь тоже не стал отстраняться первым, вот мы и стояли, прислонившись друг к другу, словно нас обоих хватил удар!

Стены уже сомкнулись настолько, что я гадаю, раздавят они меня или я вдавлюсь в их маслянистую мягкость, и после того, как захлебнусь в густых сливках, в них останется идеальный оттиск моего тела.

– Само по себе это должно было сказать вам кое-что, – Дженни черкает в своем блокноте, заштриховывает «ед» в моем имени под стать жирной «Т». Ей платят за то, чтобы она выслушивала меня, но даже она считает меня нудным. Впрочем, она не виновата. Меньше чем через двадцать четыре часа после появления нашего… головоногого гостя я уже замечаю у нас с ним кое-что общее: я тоже прячусь на самом видном месте. Иду по жизни невидимкой, пробираюсь крадучись, как неудачник, надеясь, что меня заметит как можно меньше народу. Так продолжается с тех пор, как между мной и Джеффри все разладилось.

– По-моему, вам следует учитывать то, что некоторым людям самовыражение дается с трудом, – бубнит Дженни.

Под «некоторыми людьми» Дженни обычно подразумевает меня. Но в своих выводах она опять-таки ошибается. Тот парень не испытывал никаких трудностей с самовыражением. И я тоже. Просто он не знал, нравлюсь я ему или нет, и это меня беспокоило. Хоть он не знал по моей вине. Хоть я и старался оставаться невидимкой.

« П – это печенье, печенье дайте мне! Печенье, печенье начинается с П ».

Я фильтрую советы Дженни с помощью воображаемого и приоритетного психотерапевта и слышу кое-что более дельное: это всего лишь два свидания. Зачем мне вообще понадобилось выяснять, как этот парень ко мне относится? Для чего нужна эта определенность? А сам я разве знаю, нравится ли он мне ? Мне было бы лучше жить в неведении.