Евгений Лукин - Три слова о войне

– Он хороший, – повторила Лени, – и еще он пишет, что так ему будет легче воевать. Зная, что дома его ждет жена. Я надеюсь, что когда он будет женатым, то убьет больше врагов.

Лени вышла замуж за Фрица. Странная церемония бракосочетания, когда ты не знаешь, жив ли твой муж или его убили как раз в ту самую минуту, когда ты ставишь свою подпись, свидетельствующую о заключении брака.

Йозеф был шафером на свадьбе Фрица. Артиллерия позаботилась о «колокольном звоне», а фельдфебель преподнес в подарок жениху бутылку шнапса. Спустя несколько дней Фриц признался Йозефу:

– Мне кажется, что я только теперь по-настоящему начинаю бояться пуль. Не страшно, что умру. Страшно, что Лени не увижу. Я хочу ее увидеть. Хочу, чтобы эта война скорее закончилась. Как ты думаешь, еще долго?

– Не знаю, – сказал Йозеф. Он смотрел на Фрица и думал, что его товарищ сильно изменился за последние дни. Появилась какая-то растерянность, глаза его погрустнели.

«Вот что значит – жениться».

Лени получила письмо от Фрица.

– Пишет, что скучает по мне еще больше после того, как мы с ним поженились. Но отпуск у него нескоро. Я тоже по нему скучаю. Он хороший. Он меня любит.

Я хочу чтобы эта война поскорее закончилась, и мы могли бы жить. Знаешь, я ни о чем пока особенном не мечтаю. Просто жить в великой стране. Хотя если не получится с «Фольксвагеном», будет обидно. И еще хочу, чтобы Фриц устроился после войны на хорошую работу. Слушай, а давай я напишу ему? Те, кто с ним там вместе воюют… Среди них ведь наверняка есть очень одинокие.

– И что?

– Ну как что?! Разрешены же заочные браки. Это не зря сделано. Представь, сколько мужчин погибает на войне. Когда она кончится, далеко не каждой достанется муж. Вот мне беспокоиться теперь нечего. Я замужем. Давай я напишу про тебя, фотокарточку твою пошлю. Наверняка найдется там хоть кто-нибудь из приятелей Фрица, кому ты понравишься. Никогда не надо зря терять время. Пока идет война, можно выйти замуж. Кто знает, может быть, ты понравишься даже офицеру.

– Нет. Не надо. Спасибо.

– Почему? – удивилась Лени. – Вот так, когда хочешь сделать что-нибудь хорошее для подруги, тебе всегда не дают.

В тот вечер Лени сильно обиделась на меня.

Йозеф был всего лишь ассистентом, никогда не воевавшим раньше, а Гюнтер военным хирургом, прошедшим еще Первую мировую войну. Йозеф знал, что при таком опыте Гюнтер никогда не поверит его словам. И все-таки он не мог не вступиться за Фрица.

– Ты говоришь, что сам видел, как его ранили? – усмехнулся Гюнтер, – своими глазами? Хочешь сказать, что я не имею никакого представления о ранениях? И ничего не знаю о том, что, когда сам себе стреляешь в руку, то это легко определить по входному отверстию раны?! Там у Фрица черные частички пороха и волосы на коже обожжены. Конечно, я мог бы поверить тебе на слово. Вернее, сделать вид, что поверил. И больше того, вырезать из раны Фрица следы самострела, сделать рану обширной. Но в следующий раз ты скажешь, что на твоих глазах ранили еще кого-то. Нам и так слишком нелегко дается эта война. Я все понимаю. Фриц недавно женился. И ему очень захотелось домой. К жене. Лучше лежать под ней, чем под пулями. Эта война – и моя война. И я не могу предавать ее только потому, что кому-то очень захотелось домой, и он выстрелил себе в руку. Война – как женщина. Нужно быть верным ей, и не изменять. Все больше русских листовок, где они учат нас, как правильно сделать самострел, чтобы он был похож на настоящее ранение. И я должен потакать этому?! Может, мне самому вместо русских листовок, провести такие лекции?! Тогда от нас очень скоро ничего не останется. Нет, Йозеф, самое большее, что я могу для тебя сделать – это никому не говорить, что ты защищал Фрица. Иначе тебя расстреляют вместе с ним.

Йозеф зло усмехнулся в ответ. Но когда Фрица вывели на расстрел, когда прозвучал выстрел, и он, вскрикнув, упал лицом в снег, Йозеф вдруг понял, что никто, ни разу в жизни не сделал для него больше, чем Гюнтер сегодня.

Мама сильно устает на работе. Ей приходится шить все больше военной формы. Я знаю, маме тяжело думать, что она участвует в войне, но и эту работу трудно было найти. Я пробовала договориться с Урсулой, хозяйкой модного салона, где я работаю продавцом. Хотела, чтобы она взяла маму на работу швеей. Но Урсула сказала, что она не может так рисковать, это будет уже чересчур. Я понимаю Урсулу. Вообще она добрая. Я довольна своей работой, тем более, что Урсула отпускает меня, когда надо посидеть с Эльзой, а мама не может. К нам в салон каждый день кто-то приходит, потому что и во время войны женщины хотят иметь хоть одно новое красивое платье. Я езжу до работы на метро. Станция Адольф-Гитлер-Плац. Когда я была ребенком, она называлась Рейхсканцлерплац. Потом ее переименовали. Мне еще не так много лет, а кажется, что детство было очень давно. До войны я мечтала о собственных детях, но потом решила, что пока война не кончится, я ни за что не выйду замуж. Я бы с ума сошла, думая, что может статься с моими детьми. Дети и война – это настолько разные понятия, что их ни в коем случае нельзя соединять воедино. Мне повезло. Я успела стать взрослой до того, как началась эта война. А Эльза еще совсем ребенок. Слава Богу, она выздоровела, и ей можно купить мороженое. Эльза очень любит его. Никакие продукты невозможно купить без карточек. Только мороженое. Правительство хочет показать, что оно заботится о детях. Эльза очень любит мороженое. И я могу купить его ей сколько угодно, не думая о карточках. Если я за что-то и благодарна нашему правительству, так только за это.

Йозеф очень любил музыку и до того, как устроиться на работу в транспортное агентство, думал, что станет музыкантом. Его учитель говорил: «Все в этом мире – музыка, любой звук. Стоит только внимательно вслушаться. Когда-нибудь ты поймешь, что есть только одна, божественная гармония, распавшаяся на бесчисленное количество звуков, как зеркало на осколки. И долг музыканта – вернуть гармонии утраченную ею целостность, сложить ее даже из случайных звуков».

Йозеф не зря учился музыке. Он мог с закрытыми глазами определить, из какого оружия стреляют – русского или немецкого. Например, русские пулеметы издают глухой кашляющий звук, а немецкие производят щелчки высокого тона. Но прав ли был учитель? Разве это тоже музыка? Нет, это что-то совсем другое.

Казалось, война где-то далеко, пока на Берлин не стали каждый день сбрасывать бомбы. Ты сидишь, пьешь кофе или читаешь книгу, и вдруг твой дом хотят убить, как будто он солдат вражеской армии. Как раз в этот день Лени узнала, что стала вдовой потому что ее мужа расстреляли. Она помнила, что курящая девушка – это плохо, это нельзя. Лени давно бросила курить, но в этот день, получив письмо, не могла не купить пачку сигарет. Она думала, что покурит дома, когда никто не будет ее видеть. Но тут на Берлин упала первая бомба. Раздался взрыв. Улица была почти совсем пустая, только Лени и еще какая-то девушка. Девушка шла вдалеке, по другой стороне улице. Лени уже так хотелось курить из-за письма, что она решила не ждать, пока придет домой, и попросить закурить у этой девушки, вдруг у нее есть спички. После взрыва Лени сначала долго не могла пошевелиться. Потом, шатаясь, сделала несколько шагов. И минуту спустя поняла, что ничего, никогда не хотелось ей больше чем закурить. Она подошла к девушке, у которой хотела спросить спички. Наверное, Лени не сделала бы это, если бы желание закурить не было таким сильным. Это особенный день. Утром она узнала, что стала вдовой, а сейчас чудом осталась жива. На улице никого не было, ни одного человека, спичек не спросишь. И Лени прикурила от головешки, дымящейся рядом с трупом.