Таня Валько - Арабская сага

– В любом случае, если бы ты мог решать вопрос жизни и смерти, если бы держал нить судьбы оступившейся девушки в собственных руках, неужели не протянул бы ей руку помощи?

Женщина смотрит на Хамида с надеждой.

– К чему ты клонишь?

– Не хотел бы ты жениться на моей Сальме? – спрашивает она уже открыто, и у мужчины отваливается челюсть.

– А что, я похож на такого?! – повышает он голос и думает: «Хорошо, что еще не распаковался. Нужно сразу же перебираться в отель».

– Хамид! Прошу тебя только как порядочного человека, который может спасти молодую, глупую и безрассудную душу. Если не захочешь с ней быть, разведетесь, как только родится ребенок.

Хамид видит, что у ловкой Фатимы уже готов план, но, с другой стороны, не может винить несчастную женщину, которая старается спасти свою родственницу: «Это система виновата, а не она. Виноват закон, дискриминирующий женщин и вынуждающий их к обману и мошенничеству».

– Подумаешь над этим? Дай шанс не столько моей сестре, сколько маленькому ребенку, который в ней растет. Душа за душу. Одна чистая как слеза душа от тебя ушла, но ты можешь позволить жить новой, – уговаривает женщина Хамида, а у того сжимается горло. – Когда Фахд узнает обо всем, он или утопит ребенка в бассейне, или бросит в море, или обольет соляной кислотой. Не знаю, какой вид позорного преступления, якобы сохраняющего честь, он выдумает, но наверняка не оставит его жить. Для такого традиционалиста ее грех недопустим, нет для него прощения и милости.

В эту самую минуту хлопает входная дверь – и в длинном коридоре слышатся шаги. В гостиную входит мужчина в полном расцвете сил, улыбающийся и довольный. Он протягивает руку двоюродному брату.

– Привет, век не виделись! – обнимает Фахд родственника, целуя его в обе щеки. – Извини, что должен был меня ждать. Наверное, Фатима утомила тебя разговорами о своих женских делах.

– Нет, очень интересно было с ней поговорить.

Хамид бросает быстрый взгляд на женщину, а та тут же опускает глаза. Лицо у нее краснеет, она выходит в кухню.

– Как ты? Слышал, что в последнее время полюбил Мекку. Как можно уехать из Джидды? Ведь это самый красивый и самый удобный город во всей Саудовской Аравии.

– Мекка – это святой и необычный город. Единственный недостаток – паломники, – искренне смеется Фахд. – Но с этим ничего не поделаешь.

Ужинают все домашние, к семье присоединяются Сальма и Омар.

Сальма ошеломляет красотой. Хамид, увидев ее, не удивляется, что та пользовалась огромным успехом за границей. Она просто не могла дать отпор поклонникам, это естественно. Он с интересом приглядывается к девушке, которая одета в традиционную галабию, [54] Или джалабия – мужская или женская одежда в виде длинного платья/плаща с разрезом у шеи ( араб.). но при этом все равно очень привлекательна. Ее лицо так чудесно – классические арабские черты. У него просто спирает дыхание в груди. Густые волнистые черные волосы, собранные у шеи, обрамляют ее нежное личико, подчеркивая правильные черты. Глаза большие и черные как уголь, нос классический – семитский, но не чересчур большой, с резко очерченными ноздрями. Губы страстные, кроваво-красные, хотя девушка не пользуется ни помадой, ни блеском. Она скромно сидит у стола, грациозно держит нож и вилку, не чавкает и не прихлебывает, что, к сожалению, еще достаточно часто встречается в этой части мира. Видно, что она хорошо воспитана и бывала на высоких приемах. Сальма не говорит, не участвует в разговоре ни жестом, ни мимикой. Кажется потусторонним духом.

Омар же – типичный потомок ближневосточных бедуинов: чересчур худой, среднего роста, с темной кожей. Лицо его отмечено следами от оспы или прыщей. В нем нет ничего привлекательного, но черты лица у него мелкие и приятные, без агрессии в глазах или нервозности в лице. Он также не принимает участия в разговоре.

– В Азии все совершенно иначе, правда? – вежливо спрашивает гостя хозяин.

– Вроде да, но, как тебе известно, фундаменталистские группировки сейчас везде, от чего страдают невинные люди, как правоверные, так и неверные, то есть представители других религий.

– Да, это уже никакой не джихад, [55] Борьба во имя пропаганды ислама, также вооруженная акция, обращение неверных, мирная пропаганда ислама; часто на Западе понимается только как священная война ( араб.). которым они якобы руководствуются, – нервничает Фахд. – Если убивают мусульман, детей и женщин, то они обычные убийцы, а не воины во имя Аллаха. Мне странно, что они прикрываются нашей святой книгой, творя такие бесчеловечные поступки.

– Под покровом веры они сеют опустошение по всему миру, – подтверждает Хамид. – Не знаю, хотели они достать меня на Бали или я попался им случайно, но основной целью их были иностранцы со всего мира, отдыхающие в красивом месте. Атаковать беззащитных людей – это страшно, ужасно. Пожалуй, никогда не перестану порицать подобных преступников. Я должен немного отдохнуть: последние события сильно ослабили меня и на какое-то время отбили желание работать.

– Нечего удивительного, – грустно бросает Фатима, – Зайнаб была такой скромной, правоверной мусульманкой, просто добрым человеком.

– Наверняка она уже в раю, стране вечного счастья, – утешает Фахд.

– Это не очень большая компенсация взамен за жизнь, семью и возможность воспитывать любимого сыночка, – иронизирует Хамид, а хозяева замирают и только таращат на него глаза. – Что ее там утешит? Гурии? Она никогда не была лесбиянкой!

Фахд откладывает вилку и почти давится едой.

– Даст ли ей радость вино, которое там можно пить? Не думаю, что оно ей понравится.

Сальма тихонько хихикает. Если исключить это, воцаряется такая тишина, что слышно, как пролетает под потолком муха.

К Фахду возвращается голос:

– Вижу, родственник… что в твоем случае умры недостаточно. Ты нуждаешься в более глубоком очищении мыслей и сердца, что может дать только хадж и празднование Курбан-байрама в священном городе, таком как Мекка. До него осталось две недели. Нет смысла проводить их в этом доме, заблуждаясь и выдумывая еще худшие вещи, за которые можно наверняка лишиться головы. Кроме того, что ты родственник, ты всегда был моим другом, и прошу тебя, чтобы таких шуток больше в моем присутствии ты не произносил. Я забуду, конечно, то, что уже произнесено, но, если ты повторишь что-нибудь такое публично, тебе неминуемо грозит смерть.

Хамид чувствует, что был чересчур откровенен и дал волю эмоциям. В ваххабитской стране таких слов произносить нельзя. Он может быть обвинен в оскорблении Аллаха и религии без права на апелляцию, и ему могут присудить высшую меру наказания. Такое уже случалось.