Дженнифер Бенкау - Да будет воля моя

– Я рад, что нам ничего не помешало, – говорит Якоб.

Угрызения совести чуть-чуть пощипывают ее, но после очередного глотка вина они исчезают. Она на работе не соврала, она не напрямую назвала себя больной, просто сказала, что чувствует себя неважно и заболеет, если выйдет на работу. Ее руководителю смены этого было достаточно, он ведь знает, что она болеет редко. Он посоветовал ей хорошенько лечиться.

– За здоровье, Дерия.

– За здоровье. Душевное.

Она заказывает еще один бокал вина и антрекот, хотя, собственно, уже давно не ест мяса. Как сказала Солнце? «Позволь себе хоть что-нибудь! Тебе это пойдет на пользу…»

– Сколько лет прошло, – говорит Якоб. Свет от свечи мягко и тепло очерчивает черты его лица. – А ты совсем не изменилась.

«Это просто так кажется», – думает она. Это лишь внешность.

Но, Дерия, так он на самом деле думает. Она благодарит за комплимент и возвращает его. Она говорит так тихо, что едва слышит саму себя. Однако он понимает ее, понимает каждое слово. Ее бы не удивило, если бы он умел читать по губам.

– Чем ты занималась в последние годы? – спрашивает Якоб.

Он поднял бокал, но не пьет из него. Время от времени он вытирает воду с запотевшего стекла большим пальцем – тем же движением, каким когда-то стирал ее поцелуй со своих губ.

Этот маленький жест вызывает у нее дрожь внизу живота. Сердце Дерии, наверное, превратилось в скелет. Но ее тело – нет, оно живо, и еще как!

Она прокашливается:

– Ну, я вышла замуж, уже говорила тебе. Но у нас с бывшим мужем ничего не получилось. Меня выносить нелегко, особенно долгое время.

Да, ей не составляет труда возложить всю вину за неудавшийся брак на себя. Так ей удается добиться того, что он не задаст вопросы, которые были бы ей неприятны.

– В профессиональном плане, можно сказать, я получала прибыль от того, чему ты меня научил.

Он вопросительно наклоняет голову:

– То есть?

– Тому, что после знака нужно ставить пробел, – произносит она и смеется, смеется так громко, что люди за соседним столиком оглядываются на них. – После знака, а не перед ним. Этому меня научил ты.

– В самом деле? Я научил тебя тому, что такое плэнк [4] От английского blank, неправильно поставленный знак пробела. ?

– Ну да, ты мне объяснил, как нужно ставить знак, но не объяснил почему. И то, что неправильно поставленный пробел называется плэнком, ты тоже не объяснил. Ты сказал, что просто нужно делать именно так. И я тебе поверила и до сих пор в этом не сомневалась.

Он медленно кивает:

– И в чем это тебе помогло в профессиональном плане? Ты стала учительницей немецкого языка или преподавателем высшего учебного заведения?

Он действительно ничего не знает. Он, наверное, еще был за границей, когда ее книга «Зеркальные капли» вошла во все списки бестселлеров.

Дерия говорит:

– Я – писательница.

Правда, она уже давно ею не является. Но когда он рядом, ей кажется, что можно немножко и приукрасить действительность.

Он не задает обычных вопросов: «Ты уже что-нибудь опубликовала? Можно ли этим зарабатывать на жизнь? Может быть, я уже читал что-нибудь, написанное тобой? В каком жанре ты пишешь?»

Он кивает, словно предчувствовал это:

– Это тебе подходит.

– Я – ходячее клише, – невольно вырывается у нее. – Разве это не так? Трудное детство, травмирующие первые отношения, неудачный брак, тяжелый характер. – Она поднимает бокал. – Склонность к алкоголю… Я уж и не знаю, осталась ли она еще в каких-то рамках или уже стала проблемой. Ведь именно такие вещи люди подозревают в писателях, верно?

– У тебя даже кошка есть, – говорит Якоб.

– Да. Откуда ты знаешь?

– Это говорит мне мое хорошо развитое психологическое чутье. Ты – тот тип человека, который умер бы без кошки.

– Психологическое чутье… Так-так. А может быть, тебе об этом говорит наличие кошачьей шерсти у меня на одежде?

Он вздыхает:

– Ох, на тебя произвести впечатление чертовски тяжело. Это тоже одно из твоих клише?

– Невольно отталкивать от себя людей своим цинизмом? О да, хочешь не хочешь, но именно так все и обстоит. Знаешь, что самое ужасное во всех моих клише?

– И что же?

– Они никому не подходят. Никому, кроме меня. Все другие авторы, с которыми я познакомилась, пишут что-то подобное, но они им не соответствуют, даже приблизительно.

– Как никому? Перестань.

– Действительно никому! Они все милые простые люди, которые сначала жили с родителями, а сейчас у них есть партнеры и целая куча милых деток, по воскресеньям они пекут торт и ставят его на стол вместе со свежими цветами.

– И только ты ничего подобного не делаешь, – говорит он. – Ты летаешь по парку в туфлях на высоких каблуках, вооруженная сахарной ватой. А если ты не развлекаешься с племянником, то занята тем, что засовываешь себя в ящик, который подходит тебе меньше всего.

Ей приходится некоторое время подумать над этим.

– Ты поражаешь меня, – честно говорит она. – Ты же знаешь правила первого свидания с женщиной. Одно из них, наверное самое важное, гласит: «Не надо говорить ей правду, особенно такую, которую она не хочет знать». Это такое же большое табу, как и сказать ей, что она поправилась. И только не утверждай, что у нас с тобой сейчас не первое свидание – иное, чем первая встреча. Все, что было больше десяти лет назад, не считается.

– Но разве не с этого начинается искусство, Дерия? В тот момент, когда человек начинает нарушать правила, которые ему известны?

– Ты опять хочешь произвести на меня впечатление с помощью искусства?

– Это некорректный вопрос. Я отвечу, как только намекнешь, удалось ли мне и в самом деле произвести на тебя впечатление.

Она смеется. Да, ему удается произвести на нее впечатление. Для него это не составляет труда. Он тот человек, который умеет производить впечатление. Без труда. Но она по-прежнему не может понять, зависит это от его слов или от тембра его голоса, или просто от золотисто-карего цвета его глаз. Может быть, причина в том, что она действительно хочет знать, сможет ли он теперь уже взрослую Дерию довести до оргазма – когда, как, как часто и сколько он захочет.

– А что ты сейчас пишешь? – спрашивает он.

У нее перехватывает дыхание. Она с трудом берет себя в руки.

– Да вообще ничего, – отвечает она затем. – Боюсь, что все закончилось. Я уже не могу писать, как ни пытаюсь.

– Нет идей?

– У меня идей, как звезд на небе, но я до них не дотягиваюсь. Я не могу заставить их стать словами, которые можно записать на бумаге. И тем не менее я все еще называю себя писательницей. Тебе это не кажется странным?

Он медленно качает головой, но в его глазах блестит желание понять, что с ней происходит, – как бы вопрос без вопросительного знака.