Даниэла Стил - Награда

Гаэль долго молча смотрела на него, пытаясь решить, не ловушка ли это, и ей почему-то показалось, что этот человек не лжет. Он очень высоко поднялся в ее глазах, особенно еще и потому, что множество разворованных картин принадлежало евреям. Похоже, он надеялся, что рано или поздно Лувр вернет их законным владельцам.

Она все еще колебалась, поэтому он счел своим долгом добавить:

– Обещаю: если попадемся, я сделаю все, чтобы защитить вас, и возьму вину на себя.

Гаэль так часто нарушала немецкие законы, что его предложение ее не пугало. И он прав: национальные сокровища, которые оккупанты все это время бесстыдно крали из музеев, принадлежат Франции. Все, что он сумеет спасти, – лишь малая часть того, что потеряли французы, но все равно это достойное дело.

Гаэль кивнула, и он улыбнулся.

– Возможно, нам следует установить небольшой ритуал: вместе пить кофе по вечерам, а потом я, например, буду давать вам буханку хлеба для матери в знак признательности за то, что четыре года жил в вашем прекрасном доме.

У нее камень с души свалился: приставать к ней он не пытался, о ее тайной жизни не догадывался. А прятать картины – кажется, такая мелочь по сравнению с тем, чем ей приходилось заниматься, даже если это слишком рискованно для них обоих.

– Я очень благодарен вам за сотрудничество. Думаю, вместе мы сделаем нечто очень важное для Франции. Мне так здесь нравится! Хотелось бы возместить причиненный нами ущерб, пусть и в ничтожно малом…

Его взгляд в упор был столь красноречив, что Гаэль все поняла. Возвращение шедевров в Лувр не сможет компенсировать гибель отца и других, но пусть будет хотя бы это.

– Вы должны пообещать, что после ухода армии вернете все в национальные музеи, а уже они определят картины на место и найдут их владельцев.

– Конечно, – заверила Гаэль.

Немец понял, что девушка сделает то, что пообещала. Он наблюдал за ней почти четыре года, имел хорошее представление о ее характере и моральных принципах и не сомневался, что она ему не солжет, потому что верно судил о людях.

Перед уходом из гостиной он дал Гаэль буханку хлеба, и она, прижав к груди, как великую драгоценность, понесла ее наверх. Хлеб, и особенно багеты, были редкостью во время войны, их почти невозможно было достать, даже при наличии карточек, поэтому подарок был дорогим.

Оказавшись в безопасности крошечной чердачной комнатки, она разломила буханку и увидела внутри маленький, свернутый в трубку холст, обернутый специальной бумагой. Вынув картину, Гаэль развернула ее и разложила на кровати. Маленький Ренуар. Головка ребенка.

Она долго смотрела на картину, прежде чем снова свернуть и спрятать в ящик комода. Она понимала, что придется поискать тайник получше, тем более если будут еще картины. Что бы подумал отец, если бы узнал, чем она занимается?

Гаэль почему-то казалось, что он бы это одобрил.

Уже в постели девушка размышляла о том, что сказал немец, о его вере в нее, о Ренуаре, лежавшем в комоде. Хлеб с вынутым мякишем она приберегла, чтобы на следующий день покормить мать.

Утром она долго бродила по поместью, прежде чем дошла до отцовской могилы.

– Ну и что ты об этом думаешь, папа? – спросила Гаэль.

Сначала дети, сейчас вот картины… Дети значили для нее гораздо больше и были связаны в первую очередь с Ребеккой и ее семьей, но прятать шедевры, чтобы потом вернуть в Лувр, – тоже своего рода подвиг. Сколько еще он доверит ей, прежде чем немцы уберутся отсюда? Гаэль часто мечтала о том дне, когда дом снова станет принадлежать ее семье и, может, когда-нибудь матери станет легче, а Ребекка вернется домой. Было бы замечательно снова увидеть ее!

По пути с кладбища Гаэль остановилась у садового сарая и решила, что лучшего места для тайника не найти. Здесь за шкафом сухо и прохладно, не найдет никто.

Она подумала о детях, которых прятала здесь на протяжении полутора лет. Матерям приходилось отдавать детей в незнакомые руки, но это все же было лучше, чем отправка в концлагеря, которые открыто называли лагерями смерти, где евреев убивали. Гаэль могла лишь молиться, чтобы Ребекку и ее семью не отослали в такой лагерь.

Весь июнь и июль командующий посылал за Гаэль после ужина, и она приходила в спальню родителей, которую он занимал с самого первого дня. Немец сообразил, что, если они будут встречаться в гостиной, кто-нибудь из офицеров может войти и заподозрить неладное. Правда, любой случайный посетитель увидел бы только буханку хлеба, иногда сыр, летние фрукты из сада или сушеное мясо, которое так любили солдаты рейха. Бывало, что он давал ей шоколадки, а вместо того чтобы посылать за ней солдат, отправлял к ней более осмотрительную Аполлин. Как бы то ни было, через два месяца таких встреч никто не сомневался в том, что происходит за закрытыми дверями. Гаэль выходила из его спальни, нагруженная едой, с драгоценным багетом под мышкой. По его приказу личный повар пек багеты специально для Гаэль, вернее, для ее матери. Сначала хозяин относил их в свою комнату, вычищая мякоть, прятал внутрь картины, чтобы потом отдать девушке.

Аполлин изменила свое отношение к Гаэль, и в те ночи, когда та выходила из комнаты командующего, брезгливо взирала на нее и бросала вслед:

– Значит, цена тебе – кусок хлеба с сыром! Никогда не думала, что дойдет до этого. – И с отвращением кривила губы: эту девочку она нянчила с пеленок! – Мой сын и твой отец умерли смертью героев, а ты стала немецкой потаскухой! Я рада, что твоя мать слишком больна, чтобы все понимать! Да и хлеб она все равно не ест! Неясно, зачем ты вообще это делаешь!

Она считала Гаэль проституткой самого низкого пошиба, а та ничего не могла возразить, как-то защититься! Немец заставил ее поклясться, что никто не узнает, даже Аполлин: в садовом сарае спрятано свыше сорока ценных картин: несколько полотен Ренуара, Дега, Коро, Писарро, две небольшие – Моне. Почти все великие мастера Франции были в числе картин, отданных ей на хранение немцем. Его парижский друг, имени которого Гаэль так и не узнала, должен был, выполняя приказ, вывезти картины из Франции, но вместо этого посылал в Лион. Никто об этом не знал, и Гаэль не могла опровергнуть обвинения Аполлин: приходилось мириться с тем, что ее считают шлюхой. Остальные офицеры и солдаты думали точно так же, хотя и смеялись над командиром, который, словно перед смертью, завел роман с девятнадцатилетней соплячкой. Впрочем, они и ее считали трофеем.

В июне американцы высадились в Нормандии, но еще не добрались до Лиона. В начале июля англичане и канадцы захватили Канн, в середине июля американцы достигли Сен-Ло, а десять дней спустя взяли Котанс.

Наступление союзников было медленным, но неустанным, и немцы побежали. Первого августа был взят Авранш, а две недели спустя освобожден весь юг Франции.