Кейт Эберлен - Скучаю по тебе

– …вот в чем подвох, когда живешь как в кино… – Весь его вид – дешевые джинсы, кожанка цвета детской неожиданности – говорил о том, что жизнь его сложилась не так, как ему хотелось бы.

– Как думаешь, о каком кино они говорили? – спросила я Долл.

– Какое кино?

– А, не важно.

Я всегда подслушиваю чужие разговоры и придумываю истории о том, кто эти люди и что у них происходит в жизни. Мама была такая же. Бывало, мы с ней сидели в кофейне на набережной, болтали, как обычные люди, но стоило уйти парочке, сидевшей за соседним столиком, как мы сразу же начинали обсуждать все, что успели услышать.

– Совесть у него явно не чиста… Не поверила я ему, когда он начал извиняться. А ты? Мне кажется, она – его любовница. Что думаешь?

С Долл все было по-другому – у нее самой всегда имелось что рассказать.

Мы спустились к пляжу. Был отлив, и море было совершенно спокойным. Легкие волны, словно шелковый шлейф, с шорохом накатывали на ровный влажный песок.

– «И днем и ночью тихий плеск у дальних берегов…»

– Что? – спросила Долл.

– Это из маминого любимого стихотворения.

– О…

Есть ли срок давности у человеческого горя? Три месяца? Полгода? Даже лучшие подруги не смогут вечно тебе сопереживать. Может быть, мне пора бы уже «свыкнуться», «пережить это»? Или все это лишь фразы, придуманные теми, кто ни разу в жизни не терял близких?

– В Италии принято навещать умерших родственников в Рождество, – сказала Долл. – Перед входом на кладбище продают цветы. По-моему, это хорошая идея. Как считаешь?

Я подумала о маминой могиле в самом дальнем конце кладбища. Насколько я понимаю, земля должна осесть, прежде чем можно будет поставить надгробие, поэтому ее могила пока была без памятника. Мне было грустно думать, что она лежит там одна, посреди чужих людей, под грудой увядших цветов и промокших игрушек. На соседней могиле было установлено черное надгробие в форме сердца с выбитой надписью: «Ты навечно в сердцах». Мама была бы в гневе от такой безграмотности, она была очень щепетильна в отношении правил языка. Надо было мне сходить к ней на могилу. Но мне и в голову такое не пришло, просто потому, что я не могла представить, что мама лежит там.

– Фред говорит, так они приобщают усопших к общему веселью, – продолжала Долл.

– Фред? – тут же включилась я.

– Фред Маринелло. Его отец – итальянец.

– Неужели!

Смысл моего вопроса, который она, конечно же, поняла, был в том, с чего бы это у нее были такие познания о его семье. Надо пояснить, что Фред был капитаном футбольной команды и самым крутым парнем в нашей школе. В возрасте шестнадцати лет ему предложили контракт в местном полупрофессиональном клубе, и он стал самым молодым в истории клуба игроком. А теперь еще ходили слухи о том, что его заметили и прочат ему место в команде «Арсенал». Об этом даже писали на первой полосе местной газеты под заголовком: «Ждет ли Фреда Премьер-лига?» В нашем городе он был едва ли не самой знаменитой личностью, и все девчонки параллели, конечно, мечтали об этом парне.

Хотя, если подумать, накануне вечером в баре он был с компанией приятелей, и Долл по пути в дамскую комнату перекинулась с ним парой слов, при этом я видела, как она указала в мою сторону, словно говоря, что вот там мы сидим.

– Он приходит к нам в салон на эпиляцию ног, – быстро пояснила она. – Некоторые игроки Премьер-лиги делают эпиляцию, говорят, это помогает улучшить аэродинамику.

– Или повысить чувствительность, – засмеялась я.

Но Долл даже не улыбнулась. Она очень серьезно относилась к своей профессии. Долл хотела стать косметологом с тех пор, как в пять лет ей подарили на Рождество куклу, у которой после стрижки снова отрастали волосы. Она была младшим ребенком в семье и единственной девочкой, так что ей позволялось играть с мамиными старыми помадами, тенями и подводками. Однажды, когда нам было по семь лет, Долл экспериментировала с макияжем, используя меня в качестве модели. Моя мама пришла в такой ужас, что наши семьи несколько недель не садились в церкви на одном ряду.

– И между прочим, он пригласил нас на новогоднюю вечеринку, – сказала Долл.

– Нас?

– Ну ладно, меня, но он сказал, что ты тоже можешь прийти.

– Спасибо, но я, пожалуй, откажусь.

– Ой, да брось. Если ты пойдешь со мной, мы сможем там быть хоть до утра. Ты же знаешь мою маму.

Мою маму всегда немножко тревожила наша дружба с Долл – мама считала, что Долл на меня плохо влияет. А вот миссис О’Нил, наоборот, всячески поощряла нашу дружбу, потому что я была примером для подражания: много читала, всегда знала, что нам задали на дом, и все такое.

– А что делать с Хоуп? – спросила я, пытаясь найти повод для отказа. – Папа наверняка уйдет в бар.

– Она может остаться у нас дома.

– Мне нечего надеть.

– Не строй из себя этакую Золушку, – сказала Долл.

– Значит, решено? – спросила я.

– Ты поедешь на бал, – ответила Долл.

И только когда Фред Маринелло открыл нам дверь в канун Нового года, я все поняла. Он улыбался во весь рот. В детстве у него были кривые зубы, но не так давно несколько зубов ему выбили мячом, и теперь на их месте красовались ровные белые коронки.

Он жадно оглядел Долл с головы до пят. Потом, как будто не заметил меня раньше, сказал:

– Тесс!

Даже в балетках я ростом была выше Фреда, а парни его типа не знали, как на такое реагировать.

– Прими мои соболезнования по поводу мамы, – сказал он. – Она была очень милой женщиной. Кстати, эта прическа тебе идет.

Обычно свои длинные кудрявые волосы я забирала в хвост, чтобы не мешались, но в тот вечер Долл поработала над ними, выпрямив и уложив на косой пробор, так что часть волос свешивалась прямо на лицо. Тряхнув головой, я чувствовала запах средства для укладки.

– Это Долл постаралась, – ответила я.

– Не только красавица, но и талантище, – Фред поцеловал Долл в губы.

Я почувствовала себя полной дурой. Я так хорошо умела придумывать истории про незнакомых мне людей по обрывкам фраз и просмотрела все признаки первой большой влюбленности лучшей подруги. Теперь, вспоминая наши разговоры о «единственном избранном» и «второй половинке», об итальянских семьях, я понимала, что все было довольно очевидно.

– И давно? – спросила я, когда мы снимали пальто в спальне родителей Фреда и проверяли перед зеркалом, не размазалась ли помада на зубах.

– Ну, я не была уверена, что это серьезно, – ответила она, словно извиняясь за свое молчание.

– И как, серьезно?

– Он зовет меня Марией Д.!

– И тебе нравится?

Долл звали Марией Д. только учителя в школе, чтобы отличить ее от Марии Лоудерс, которую звали Марией Л.

– Мне кажется, это так по-взрослому, – ответила Долл, оправляя обтягивающее платье из черного гипюра.