Бернар Вербер - С того света

– В данный момент, дедушка, меня одно интересует: кто меня убил.

– Ты меня разочаровываешь, Габи. Что за ограниченность целей?

– Ты не первый мне это говоришь. Ничего не поделаешь. Ты был полицейским, так кому, как не тебе, помочь мне раздобыть необходимые сведения!

– Как ты понимаешь, вести расследование с нашей стороны зеркала гораздо труднее. Но я попробую сделать все, что в моих силах. Ты кого-то подозреваешь?

– Тома. Очень подозрительно, что он отказался требовать вскрытия. И потом, он всегда мне завидовал.

– Кого еще?

– Пока что только его.

– Что ж, я тоже должен кое-что тебе сказать. Насколько я понял, ты связался с Люси Филипини, это большая удача. Ты еще не вполне осознаешь свое везение: она – твой мостик в мир живых, она тебя слышит, а главное, вхожа в самые верхи невидимого мира.

– Ты говоришь о Драконе?

– Не только. Иерархия получила в ее лице очень полезную посредницу, а ты – лучшую опору, о какой только можно мечтать. Помни об этом. Цени ее, помогай изо всех сил – и ты увидишь, что она превзойдет все твои ожидания.

Габриель приглядывается к деду. Тот одет по моде 1960-х годов: серый пиджак, белая рубашка, кожаные туфли, узкий галстук. Волосы у него седоватые, но морщин мало, лицо все еще округлое и свежее. Габриелю уже не так одиноко, появилось чувство, что он приобрел союзника.

Обещав деду совсем скорую встречу, он без сожаления покидает дом кинозвезды и торопится к Люси. Та тоже спит, и тоже совершенно голая. Некоторое время он любуется ею как произведением искусства, упрекает себя за постыдное ответвление маршрута и говорит себе, что дед прав: он недооценивал шанс, предоставленный этим знакомством.

Люси оказалась гораздо обворожительнее, чем все актрисы, чьими фотографиями он увешал свою квартиру. Она и впрямь похожа – и это ему нисколько не мешает – на Хеди Ламарр, которую при жизни ему так хотелось повстречать. Если бы он был жив, то попытался бы завязать с ней близкие отношения и, кто знает, прожил бы, возможно, остаток жизни душа в душу с этим великолепием…

Но эта мысль вызывает следующую, сразу вытесняющую все остальные:

Кто присвоил себе право оборвать его дни?

Планария – плоский пресноводный червячок. Его длина всего 4 см, но у него имеются голова, глаза, головной мозг и спинной мозг, связывающий воедино всю нервную систему. Кроме того, у него есть рот, пищеварительная система и бесполая система воспроизводства. Этот червь долго изумлял ученых своей способностью к автоматической регенерации любой части тела, которой его лишат, чем заслужил славу «бессмертного и неподвластного лезвию ножа». В 2014 г. группа ученых в университете Тафта, штат Массачусетс, научила планарий запоминать условия, полные неожиданностей и ловушек. Всего за десять дней планарии освоились с обстановкой, запомнив места, где получали пищу и где их било током. Потом их обезглавили. Головы отросли через две недели.

Помещенные в прежнюю среду планарии, ко всеобщему удивлению, вспомнили, где их поощряли, а где им причиняли боль.

Этот эксперимент поднял вопрос: если память об удовольствии и о боли хранится не в мозгу, то где же?

Солнечный луч, добравшись до правого века, заставляет его дрогнуть и медленно приподняться. Люси видит в окне своей спальни небо, улыбается, зевает, потягивается, чтобы размять позвоночник, и аккуратно, одну за другой, опускает на пол ноги.

В ванной она тщательно чистит зубы. С облегчением замечает, что рана на запястье уже начала затягиваться.

Стоя перед зеркалом, она закрывает глаза и говорит: «Спасибо за то, что жива. Спасибо, что у меня есть тело. Надеюсь быть сегодня достойной права на существование».

Она складывает руки, делает реверанс в направлении солнца и идет в кухню.

Габриель парит над ней, наблюдает и не смеет заговорить. Она достает коробочку с таблетками, ампулами, всевозможными порошками, капает из пипетки что-то желтое в стакан с водой и выпивает ее одним глотком. Потом высыпает себе в ладонь горсть гомеопатических гранул и кладет под язык.

После завершения этого медицинского ритуала она включает свой планшет и, завтракая, просматривает страницы новостей.

– Вы все еще здесь? – бросает она как бы между прочим. – Я просила вас оставить меня в покое.

– Просто… я хочу сказать, это все потому, что… я подумал, что… – бормочет Габриель, удивленный тем, что обнаружен.

– Ладно, я не злопамятная. Ночь все исцелила, включая рану на руке. Я больше на вас не сержусь.

– Значит, мне разрешается оставаться рядом с вами? Обещаю не досаждать.

– Главное, не терзайте меня своим убийством, без этого я смогу, пожалуй, стерпеть ваше присутствие, – говорит она, допивая чай.

– Благодарю. Я чрезвычайно огорчен вчерашними событиями. Я собирался принести вам извинения за свое поведение, которое вы справедливо назвали эгоистичным. Не иначе, смерть помрачила мой рассудок.

– Теперь помрачение прошло?

– Я стараюсь установить для него рамки.

– Послушайте, вас это заинтересует: о вас пишут! – сообщает она, не отрывая глаз от планшета.

Габриель подлетает к ней, изнывая от любопытства.

– Полюбуйтесь на эти некрологи!

Заголовки посвященных ему статей приводят Габриеля в ужас:

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ НОЛЯ

СМЕРТЬ ПИСАТЕЛЯ-БУМАГОМАРАТЕЛЯ

УЭЛЛС: ЗАУРЯДНЫЙ АВТОР

НАКОНЕЦ-ТО СКАЗАЛ ADIEU

Последняя из статей самая пространная: она занимает целые две страницы в популярной газете, ей предшествует неудачная фотография покойного. Подзаголовок гласит: «Счастливое избавление». Авторство статьи принадлежит Жану Муази.

Люси изучает другие сайты, на которых упомянута смерть Габриеля.

– Вывод неутешительный: в целом собратья ценят вас невысоко. Ни один не сподобился настрочить положительный некролог.

– Никакие это не собратся, так, парижские критики. Их всего пара-тройка десятков, одного не отличишь от другого. Всех их научили презрению к жанровой литературе, которую они обзывают «недолитературой».

– Где же ваши защитники?

– Если такие и существуют, то у них почти или совсем нет доступа к прессе.

Люси корчит насмешливую гримасу.

– Снова ваша паранойя?

– Хотелось бы мне, чтобы вы были правы, но посудите сами! Вы же видите, что здесь написано! Во Франции – а может, и не только здесь – любой автор, осмеливающийся писать для широкой публики, оказывается под подозрением.

– Она и есть – паранойя во всей красе! До встречи с вами я и представить не могла эту грань вашей личности. Я всерьез считала, что вы выше всего этого.