Мартин Сэй - Зеркальный вор

До сих пор Стэнли ни разу не произносил название книги вслух. И сожалеет, что сделал это сейчас, ибо, повиснув в воздухе, оно кажется каким-то вялым, безжизненным, не соответствующим тому, что оно обозначает.

– Кто ты? Кто тебя сюда прислал? – спрашивает Уэллс.

Второй из этих вопросов удивляет Стэнли.

– Никто меня не присылал, – говорит он. – Я сам по себе.

Уэллс распрямляется, принимая более естественную позу, и произносит что-то на иностранном языке. По звуку похоже на иврит.

– Что, простите? – говорит Стэнли.

Уэллс повторяет фразу. Нет, это звучит не как иврит.

– Сожалею, мистер Уэллс, но я ни черта не понял из того, что вы сказали.

– Как тебя зовут, сынок?

– Стэнли.

– А полное имя?

Стэнли при таком слабом свете не может разглядеть выражение лица Уэллса. Его короткие пальцы все так же рассеянно перебирают собачий поводок. В очках отражаются желтые огни набережной, и каждая линза, рассеченная посередине вертикальной полосой, напоминает кошачий зрачок. Далеко не сразу Стэнли опознает в этих вертикальных полосах свое собственное отражение.

– Гласс, – говорит Стэнли. – Меня зовут Стэнли Гласс. Сэр.

Правая рука Уэллса появляется из-за спины. Он вытирает ладонь о полу пиджака и опускает ее на бедро.

– Я видел тебя сегодня, – говорит он. – В кафе. Почему ты не обратился ко мне там?

– Я не был уверен. То есть у меня возникла мысль, что это вы, но уже с опозданием. Э-э… может, вам стоит слегка отпустить поводок, мистер Уэллс?

К этому моменту уже почти весь поводок намотан на пальцы Уэллса, и собака, частично оторванная от земли, извивается у его ног, меся воздух передними лапами. Ее ворчание сменяется слабым хрипом.

– Ох, да, – спохватывается Уэллс.

Стэнли смотрит на океан, потом на песок и переминается с ноги на ногу. Он снова начинает нервничать. У него накопилась масса вопросов, но все они смешались в голове, образовали подобие лабиринта, ни один из путей которого не ведет к нормальной человеческой речи. Он и не предполагал, что это окажется так сложно.

– Я прочел вашу книгу, – говорит он.

– Понятно.

– И я хочу кое-что уточнить.

– Да, я слушаю.

– Но я не знаю, как правильно задать вопросы.

За спиной Уэллса негромко плещут волны. Далее по берегу, в районе гавани, завывает туманный гудок. Возможно, этот вой и не прекращался всю ночь, просто Стэнли раньше не обращал на него внимания.

– Ты не против, если мы вернемся на набережную? – говорит Уэллс. – Ночью по этому пляжу бродят наркоманы и всякая шпана, так что лучше не оставаться надолго в темноте.

– Хорошо, согласен.

Уэллс выходит на тропу, по диагонали удаляющуюся от воды; собака трусит за ним. Стэнли идет следом, а затем продвигается вперед, чтобы поравняться с Уэллсом.

– Сожалею, что наше знакомство началось не лучшим образом, – говорит Уэллс. – Недавние события вынудили меня позаботиться о своей безопасности, и, возможно, я слегка перестраховался. Впрочем, на то есть основания. Как бы то ни было, надеюсь, ты меня извинишь. Обычно во время прогулок я не забираюсь к северу от Виндворд-авеню, но сегодня, с дозволения Помпея, мы можем предпринять небольшую экскурсию по городу. Ты не против, старина?

Стэнли открывает рот для ответа, но в следующий миг понимает, что вопрос был адресован не ему, а псу. Последний никак не реагирует, плетясь позади и тихонько пофыркивая при каждом шаге.

С приближением к уличным фонарям все четче вырисовываются черты лица Уэллса: широкого, загорелого, с маленьким носом, морщинистым лбом и резкими складками вокруг рта. Большие голубые глаза. Седые пряди в волосах и бороде. В целом вполне заурядная внешность. По прикидке Стэнли, ему около пятидесяти.

Они выходят на набережную у северной оконечности длинной колоннады. Уэллс останавливается, прочищает трубку над урной и достает из кармана жестянку с табаком. Пес мочится на урну, задирая лапу почти вертикально и балансируя, как заправский эквилибрист. У него лоснящаяся бело-рыжая шерсть, глаза навыкате и короткая, на редкость уродливая морда. При взгляде вверх из-под мохнатых ушей он напоминает Уинстона Черчилля в парике а-ля Морин О’Хара.

– По твоим словам, ты меня разыскивал, – говорит Уэллс. – Не припоминаю, чтобы видел тебя в кафе до этого вечера. Ты живешь где-то неподалеку?

– Мы с приятелем ночуем в заброшенном доме на Хорайзон-Корт. Приехали сюда три недели назад. А до того работали на плантациях в Риверсайде.

– Но сами вы родом не из Риверсайда, я полагаю.

– Нет, сэр. Мой приятель – мексиканец-нелегал, а я приехал из Бруклина.

– Из Бруклина? Далеко ты забрался от дома. А сколько тебе лет, могу я спросить?

– Шестнадцать.

– Родители знают, где ты находишься?

– Отца убили в Корее, а мама умом тронулась, так что меня дома никто не ждет.

– Очень жаль это слышать. В каких частях служил твой отец?

– В Седьмой пехотной дивизии. Воевал с япошками на Окинаве, потом с филиппинцами. Пошел на сверхсрочную и погиб осенью пятьдесят первого.

– Уверен, он был храбрым солдатом и любил свою страну.

– Да, он был храбрым. И ему нравилось служить в армии. А насчет любви к стране он особо не распространялся.

Уэллс улыбается, сжимает зубами черенок трубки, чиркает спичкой, дает ей разгореться и прикуривает, кругами водя огонь над вересковой чашечкой. Когда табак разгорается, он выбивает трубку и начинает наполнять ее снова.

– Я тоже служил в армии, – говорит он. – Был в Анцио летом сорок четвертого. Но я занимался канцелярской работой – я ведь бухгалтер по профессии – и обычно находился далеко от передовой. Был очень рад, когда война закончилась. Мне она совсем не по нутру.

Он поднимает взгляд от трубки и щурится.

– А ведь я встречал тебя однажды еще до кафе. Ты жонглировал картами на набережной.

– Было такое дело.

– Я выиграл у тебя доллар.

Стэнли стыдливо опускает глаза.

– Вы очень умно сделали, прекратив на этом игру, – говорит он. – Я никому не уступаю больше одного доллара.

– Э, да ты настоящий игрок! – говорит Уэллс. – Ты живешь за счет мастерства и удачи. Черт побери, как я тебе завидую! Это было одной из моих романтических фантазий с юных лет. Я мечтал быть игроком на больших речных пароходах. В белом льняном костюме и с дерринджером в кармане.

– Вы неверно обо мне судите, мистер Уэллс. Та игра на набережной была чистой воды надувательством. Мне, конечно, случалось перекинуться в картишки по-обычному, но я уж никак не профессиональный игрок.

– Ты он самый и есть, – настаивает Уэллс. – Без сомнения. Ты можешь в любой момент контролировать карты, но ты никогда не знаешь наверняка, что думает и как поступит другой игрок – твой оппонент, которого ты хочешь надуть. То есть даже при заведомой форе ты все равно полагаешься на удачу. А это и есть главное свойство азартных игр, не так ли?