Мэгги О`Фаррелл - Пока тебя не было

Сегодня его надо было чесать: четверг – день, когда Моника любила убирать в доме, стирать все следы пребывания девочек, наводить порядок, извлекать из шерсти кота все обрывки листьев и сор. Но странное дело, она не могла его найти. Звала внизу, у лестницы, у двери во двор, у входа в старый гниющий амбар. Погремела коробкой с его вонючей едой. Открыла и закрыла холодильник нарочито громко. И ничего.

Моника раздраженно щелкнула языком. На ней был фартук, который она приберегала для таких случаев. И резиновые перчатки. Кошачья щетка с металлическими зубьями была уже наготове, отмокала в антибактериальном средстве. Где же эта тварь?

Она позвала еще несколько раз, потом сдалась, сняла специальный фартук и перчатки и с тряпкой для пыли направилась к каминной полке.

Но потом, когда она выносила мусор, ей бросилось в глаза что-то темное на клумбе. Сперва она подумала, что дети что-то уронили или кто-то из переулка кинул что-то через их стену: шляпу или, может, ботинок. Она заслонила глаза ладонью от солнца и поняла, что это кот, нелепо сгорбившийся у ствола желтеющего куста жасмина.

– Вот ты где, – сказала Моника, но голос у нее дрогнул.

Глаза кота были подернуты пленкой, грудь расширялась и сжималась от быстрых, лихорадочных вдохов и выдохов, голову он склонил низко-низко. Моника присела и увидела порванную, словно ткань, кожу на задней лапе, запекшееся красное месиво и какое-то белое пятнышко. Она вскрикнула и попятилась обратно на дорожку. Огляделась, словно ища помощи, потом побежала в дом, комкая ткань передника.

Когда она влетела в прихожую, звонил телефон, и она схватила трубку.

– Алло, Кемден три-восемь-три…

Голос матери, на середине предложения:

– …и я думала, может, ты знаешь, куда он мог пойти, потому что…

– Мама, я сейчас не могу говорить. Тут такой ужас, и…

– Что случилось? – Мать тут же включилась в происходящее, ощутив опасность рядом со своим ребенком. – Что такое? Что-то с Питером?

– Нет. С котом.

– Что с котом?

– Нога. Вся переломана, в крови. Он сейчас сидит в саду сгорбившись, он так странно себя ведет, и я не знаю, что делать.

– Бедняжка. Наверное, его машина сбила. Он ведь живой, да?

– Да. Во всяком случае, дышит. Я не знаю, что делать, – повторила Моника.

– Что ж, надо отвезти его к ветеринару.

– К ветеринару?

– Да. Ему там помогут. Бедненький, – повторила Гретта.

Мягкосердечие, с которым мать относилась к мелким млекопитающим, желательно беспомощным, всегда заставало Монику врасплох.

– Не могу.

– Почему?

– Не могу его в руки брать. Не такого.

– Надо, детка. Заверни его в полотенце, если и правда не можешь к нему прикоснуться. Просто положи в коробку и отвези.

– В картонную коробку?

– Да, милая. У тебя же есть?

– Наверное. Я не знаю.

– Все будет хорошо. Помнишь, когда Ифа нашла того котенка? И как она…

– Мама, я не могу сейчас говорить. Мне надо…

– Пока ты не ушла, мне тебя нужно кое о чем спросить. Ключ от сарая. Понимаешь, твой отец…

– Мне надо идти! Я тебе перезвоню.

Моника положила трубку и открыла люк, ведущий в погреб. Она спасет кота, она и никто другой: это станет ее триумфом. Она ощутила, как по жилам бежит праведное волнение. Она сможет рассказать обо всем девочкам на выходных, и они станут слушать, с благодарностью и, возможно, немножко со слезами. Увидят кота; у него тогда уже будет повязка, и он будет тихо сидеть у печки, и они будут знать, что это она, Моника, его спасла.

Она слезла по ступенькам в сырую тьму погреба. Она была уверена, что там у нее завалялась картонная коробка, еще с Рождества.

Моника не понимала, что говорит ветеринар. Кажется, он не хотел ей помогать, совсем не хотел. Она довезла себя и кота до клиники, не развалившись в эту невыносимую жару. Положила кота в коробку, дотащила себя и коробку до автобусной остановки, глядя только вперед, несмотря на то что животное без передышки издавало бившие по нервам звуки. И после всего этого выслушивать что-то про спинной мозг было чересчур.

– Что?

– Мы должны прекратить его страдания. – Ветеринар заговорил особенно мягким голосом, который Монике не нравился.

– Прекратить его?..

Ветеринар помялся, как будто вглядываясь в нее повнимательнее.

– Его нужно усыпить.

– Усыпить?

Моника не могла собрать слова в понятной последовательности. Ветеринар что-то говорил про сон, про боль, про то, чтобы отпустить. В помещении, казалось, было еще жарче, чем на улице. Под волосами Моники собирался пот, выступал на верхней губе, под поясом юбки. Она с ужасом подумала, что, если поднимет руки, ветеринар, мужчина примерно ее лет, в целом привлекательный, увидит, как там расползаются темные пятна. Кот лежал между ними на столе лужицей мятой шерсти.

– Миссис Проктор, у кота, – говорил ветеринар, – серьезные травмы, и…

Моника, задохнувшись, перестала промокать лоб носовым платком.

– В смысле, убить? Но вы должны его вылечить, должны… Мои падчерицы… Вы должны вылечить кота. Пожалуйста!

– Э-э… – Ветеринар сбился, отклонившись от обычного сценария, потом вернулся на прежний путь. – Это очень быстрая, очень тихая процедура, – неуверенно произнес он. – Да. Некоторые предпочитают остаться в это время с животным.

Моника посмотрела на кота, который ужасающе скреб передними лапами, пытаясь забраться обратно в коробку. У нее ушло добрых десять минут на то, чтобы его туда уложить: он никак не хотел идти, бился и боролся, отчаянно дергался какими-то лягушачьими движениями. А теперь, в клинике, хотел одного – забраться обратно. Он что, как-то понял? Понял, что они обсуждают его неизбежную смерть? Нет, казалось, говорил он, не сейчас, не надо пока, мне еще столько нужно сделать. Моника вдруг подумала об Ифе. Как она все плакала и плакала, когда умер тот котенок. Стояла в саду, а на коленках над школьными гольфами краснели ссадины. Баюкала на руках нечто крошечное, завернутое в старое полотенце. Отец выкопал яму. «Поглубже, Роберт, пожалуйста», – шептала мать, потом прижала Ифу к переднику. «Котенку пришло время, – сказала она Ифе, – вот в чем дело». Но Ифа плакала, никак не могла остановиться. Котенок был болен с самого начала, но она все плакала и плакала.

Моника положила руки на кота, зарылась в мех на его спине. Она чувствовала выступающие бусины позвонков, треугольники лопаток. Как всегда, опешила от того, какими хрупкими ощущались кости. С виду он был основательным, крупным созданием, но стоило взять его в руки, то оказывался, словно птичка, трепетным, едва осязаемым. И еще удивительно теплым. Сейчас он мурчал, терся мордой о ее пальцы, раньше она так никогда не позволяла, и смотрел на нее спокойно и доверчиво. Раз ты тут, казалось, говорил он, все будет хорошо. Моника не могла отвести глаз, не могла разорвать связь с котом, хотя понимала, что ветеринар наполняет шприц, вводит предательское длинное серебро под мех, она это знала, но все равно продолжала смотреть на животное, говорить с ним. Кот мурчал, она гладила полосы-елочки на его шкурке, а потом он словно ушел в свои мысли, будто вспомнил что-то важное, и Моника подумала, что же это, о чем задумался кот, и осознала, что мордочка повисла у нее на руках, глаза больше не смотрят на нее, а глядят мимо, как будто увидели что-то позади нее, что-то, приближающееся к ней, что-то плохое, о чем она не догадывалась.