Харуки Мураками - Мой любимый sputnik

– Половое влечение – не то, что понимаешь мозгами, – изрек я свое очередное исключительно уместное замечание. – Оно просто существует – и все. Точка.

Сумирэ уставилась на меня и некоторое время пристально изучала мое лицо, будто перед нею возник механизм, приводимый в действие какой-то диковинной движущей силой. А затем, потеряв ко мне всякий интерес, переключилась на изучение потолка. На этом разговор иссяк. Видимо, она решила, что беседовать со мной на подобные темы – гиблое дело.

Сумирэ родилась в Тигасаки [4] Тигасаки – город на побережье залива Сагами (Тихий океан) с населением более 200 тыс. чел. В сознании широкой японской общественности ассоциируется с Калифорнией, как о ней пела группа «Mamas & Papas»: яхты, серфинг и прочие радости сладкой жизни. Сам залив Сагами часто называют «восточный Майами-бич». . Ее дом стоял почти у самого океана, и часто ветер с песком сухо стучался в стекла. Отец Сумирэ был стоматологом и держал практику в Йокогаме. Он был невероятно красив – особенно впечатляла безукоризненная линия носа: благодаря ей он был очень похож на Грегори Пека времен «Завороженного». К сожалению, как говорила сама Сумирэ, отцовский нос по наследству ей не достался. Ни ей, ни ее младшему брату. «Вот странно, – часто думала она, – ген, что вызвал к жизни такой красивый нос, просто куда-то исчез. А если он погребен где-нибудь на дне генетической реки? Ведь это же настоящий урон для Культуры». Столь прекрасен был этот нос.

Не удивительно, что в Йокогаме и окрестностях невероятно красивый отец Сумирэ был легендой для всех женщин, которые хотели избавиться от разных зубных дефектов. Он вел прием в хирургической шапочке, натянутой до бровей, и большой марлевой маске. Пациенты лицезрели только уши и глаза доктора. Но даже в таком виде красота его была очевидна: прекрасный нос величественно и сексуально возвышался под маской. При первом же взгляде на него большинство пациенток заливались краской и, позабыв, что медицинская страховка здесь не работает, в мгновение ока влюблялись.

Мать Сумирэ умерла еще молодой, в тридцать один год: у нее был врожденный порок сердца. Сумирэ тогда не исполнилось и трех лет. О матери она помнила одно – слабый запах ее кожи. Фотографий мамы почти не осталось, всего две-три: официальная – со свадьбы – и несколько моментальных снимков с Сумирэ, сразу после родов. Сумирэ вытаскивала старые альбомы и часто их рассматривала. Если говорить только о внешности, мать Сумирэ – выражаясь самым деликатным образом – «не производила особого впечатления». Маленького роста, прическа – никакая, при взгляде на одежду хотелось задать вопрос: «Что это было?», на лице – неприятная усмешка. Казалось, сделай она шаг назад – и сольется со стеной. Сумирэ изо всех сил старалась впечатать в память черты материнского лица. Тогда, наверное, они смогли бы встретиться во сне, взялись бы за руки и стали говорить друг с другом. Говорить и говорить. Но ничего не получалось. Как только Сумирэ начинало казаться: все, запомнила! – это лицо тут же уплывало из памяти. Куда там во сне – если бы они столкнулись на дороге средь бела дня, Сумирэ, скорее всего, прошла бы мимо, так маму и не узнав.

После маминой смерти отец почти никогда вслух не вспоминал о ней. Он вообще был не слишком разговорчив и, кроме того, стремился избегать любых проявлений чувств, словно эмоции – сродни инфекционным заболеваниям полости рта. Сама Сумирэ не помнила, чтобы когда-нибудь расспрашивала отца о маме. Пожалуй, лишь раз, еще совсем маленькой, она почему-то спросила: «А какой вообще была моя мама?» Тот разговор с отцом отпечатался в ее памяти очень четко.

Отец отвел взгляд и ненадолго задумался. Затем произнес: «У нее была очень хорошая память. И красивый почерк».

Ну не странное ли описание человека? Я-то считаю, он должен был сказать своей маленькой дочке такое, что отложилось бы глубоко в ее сердце. Какие-то слова, которые смогли бы дальше согревать и питать ее душу. Ведь в жизни здесь, на третьей планете Солнечной системы, дочери надеяться особенно не на что, и слова эти как раз могли бы стать для нее стержнем и опорой, когда все идет вкривь и вкось. Сумирэ ждала, затаив дыхание: открыта первая белоснежная страница блокнота. Но увы, ее красавец-отец не сумел сказать этих слов, хоть и должен был суметь. Такой вот человек.

Когда Сумирэ исполнилось шесть лет, отец снова женился, и через два года на свет появился ее младший брат. Красотой новая мама Сумирэ тоже не отличалась. Еще у нее не было никакой выдающейся памяти, да и почерк – совсем неважный. Однако она была человеком добрым и справедливым. Маленькой Сумирэ, автоматически ставшей ее приемной дочерью, можно сказать, просто повезло. Нет, все-таки «повезло» – не то слово. Ведь как ни крути, выбор сделал отец. Насколько хорошим отцом он был – это еще вопрос, но вот в выборе спутницы жизни неизменно сохранял ум и реалистичный взгляд на вещи.

За все отрочество, которое у Сумирэ тянулось довольно долго, любовь мачехи к ней ни разу не пошатнулась. Даже когда Сумирэ заявила, что собирается бросить институт и заняться сочинением романов, мачеха, вообще говоря, с уважением отнеслась к такому стремлению, хотя у нее самой, конечно, имелось на этот счет свое мнение. Она радовалась, что Сумирэ с раннего детства запоем читала книги, и всегда это поощряла.

Некоторое время мачеха всячески уговаривала отца, и в результате они договорились так: пока Сумирэ не исполнится двадцать восемь, отец поддерживает ее деньгами. Но если за это время ничего путного из дочери не выйдет, дальше она заботится о себе сама. Если бы не мачеха, Сумирэ – без гроша в кармане, толком не зная правил игры и не умея держать равновесие, – наверняка выбросило бы посреди того, что называют «реальностью». То есть – в дикую пустыню, которой не очень свойственно чувство юмора. (Конечно, Земля не вращается вокруг Солнца только для того, чтобы разбиться в лепешку, но обрадовать человека и сделать его счастливым.) И это еще не самое худшее, что могло случиться с Сумирэ.

Сумирэ встретила своего «любимого спутника», когда прошло чуть больше двух лет после того, как она бросила институт.

В то время она снимала однокомнатную квартиру в Китидзёдзи: минимум мебели и максимум книг. Просыпалась где-то в полдень, а во второй половине дня с энергией странника, прокладывающего себе путь в горах, отправлялась в парк Иногасира. В хорошую погоду сидела там на лавочке, жевала хлеб, одну за другой курила сигареты и читала книги.

Когда шел дождь или было холодно, Сумирэ отправлялась в одно вымирающее кафе, где всегда громко играла классическая музыка. Забиралась с книжкой на обтрепанный диван, читала и слушала с очень серьезным лицом: в один день – симфонии Шуберта, в другой – кантаты Баха. Вечером дома выпивала банку пива и ужинала готовой едой из супермаркета.