Чарльз Мартин - Моя любовь когда-нибудь очнется

Как-то Мэгги спросила меня, есть ли у Брайса завещание, и я ответил, что не знаю. Впоследствии я навел справки и выяснил, что никакого завещания в природе не существует. У Брайса просто не было никого, кому он мог бы оставить свое состояние. Нам с Мэгги это показалось неправильным, и я отправился в трейлер к Брайсу, чтобы обсудить с ним эту проблему.

– Скажи, – начал я, – если вдруг ты завтра умрешь, кого бы ты хотел видеть на своих похоронах?

Не моргнув глазом, он ответил:

– Горниста [21] По традиции в США при отдании воинских почестей горнист играет на похоронах сигнал «Гасить огни» («Отбой»). .

Нам с Мэгги это, естественно, ничего не дало. Между тем оставшийся нерешенным вопрос был далеко не праздным – особенно для меня, поскольку я добровольно взвалил на себя непростую обязанность заботиться о Брайсовых деньгах. Таким образом, и завещание – хотя бы отчасти – тоже было на мне, а я решительно не знал, что делать. В самом деле, кому можно завещать сорок или пятьдесят миллионов, если парень, который ими владеет, молчит, словно воды в рот набрав? У меня, разумеется, не было никакого желания разыгрывать из себя всемогущего Бога, однако нам с Мэгги все же казалось, что мы сумеем распорядиться деньгами Брайса лучше, чем государство. В конце концов, мы призвали на помощь мистера Кэглстока и составили документ, согласно которому все имущество и активы Брайса должны были достаться детям погибших солдат, которые служили с ним во Вьетнаме в одном подразделении. Большинство из этих детей – сейчас уже давно взрослых – не знали и даже никогда не видели своих отцов, зато Брайс хорошо их знал и помнил. Их личные «собачьи жетоны» – штук пятнадцать или больше – хранились в его трейлере в патронном цинке вместе с наградами.

Кто-то, возможно, спросит, почему я всем этим занимался, если мне не нужны были Брайсовы деньги. Наверное, потому, что сам Брайс то ли не мог этого сделать, то ли просто не сделал, а мне очень не хотелось, чтобы шайка чарльстонских юристов признала его неспособным управлять собственными делами и обобрала до нитки. Теперь же, когда средства фонда удвоились, никто не мог бы обвинить в некомпетентности ни его, ни меня. Больше того, благодаря мне и Кэглстоку вся эта братия тоже неплохо заработала.

Кстати, не уверен, что Брайс знает, какую роль я в действительности сыграл в управлении его деньгами. Странно, но факт. Обычно Кэглсток звонил мне, мы советовались, а потом помещали два-три миллиона в те или иные акции, чтобы заработать для Брайса еще несколько сот тысяч. При всем при этом лично я по-прежнему не знаю, где взять деньги, чтобы заплатить налог на нашу с Мэгги собственность. А ведь благодаря мне Брайс еженедельно, а иногда и ежедневно, зарабатывает в виде процентов на вложенный капитал куда больше, чем я способен заработать за год.

Прошлой ночью над Диггером пронесся торнадо. Он поднял в воздух пару коттеджей, разломал их на куски и разбросал в радиусе нескольких миль. Сам я ничего не слышал, но очевидцы рассказывали – шум стоял, словно от мчащегося на огромной скорости товарного поезда. Сделанный мною телефонный звонок убедил меня, что больница не пострадала, и, успокоенный, я решил взглянуть на разрушения. Сев в машину, я покатил в город.

Моим глазам открылась странная картина. С одной стороны дороги Диггер оставался точно таким же, как и накануне, – во всяком случае, никаких разрушений я не заметил. С другой стороны город имел такой вид, словно Бог прошелся по лицу Земли опасной бритвой шириной в пару миль. Как мне рассказали, одного мужчину разбудил звонок соседа, сообщившего, что его трактор валяется вверх колесами в соседском огороде, то есть примерно в миле от того места, где владелец припарковал его накануне. Несколько человек проснуться и вовсе не успели. По предварительным оценкам, таковых было трое.

Вернувшись домой, я доделал все дела, прибрался во дворе, привел себя в порядок и поехал к Брайсу. К тому моменту, когда я достиг вершины последнего холма, с которого был виден старый кинотеатр, наступил ранний вечер, и Брайс стоял на пороге своего трейлера в килте и солдатских ботинках. В одной руке он держал волынку, а в другой – открытую банку с пивом, из которой то и дело прихлебывал.

– Доброе утро, Дилан, – сказал он, когда я подъехал ближе, и улыбнулся. Его бочкообразная, бледная грудь сверкала в лучах клонившегося к закату солнца. Насколько я знал, часов Брайс уже давно не носил, поэтому иногда его вечера затягивались до ночи, а утра́ начинались в тот час, когда ему доводилось проснуться.

– Доброе утро, – сказал я, отворяя дверцу, чтобы Блу мог подбежать к Брайсу, обнюхать его колени и пару раз вильнуть хвостом – таков был их обычный приветственный ритуал. – Вот, решил заехать, посмотреть, как ты пережил ураган. Все на месте, ничего не унесло?

– Все в порядке, приятель, никаких проблем, – отрывисто проговорил Брайс. Иногда его провинциальный шотландский акцент становился просто чудовищным.

Оглядываясь по сторонам, я, однако, заметил, что один из экранов, который Брайс уже давно не использовал, разорван сверху донизу. Брезент, когда-то натянутый на фанерную подложку, болтался и хлопал на ветру, и я увидел, что фанера тоже проломлена и расщеплена примерно до половины.

– Этот, похоже, скоро совсем завалится, – сказал я, показывая на пострадавший экран.

– Угу, – согласился Брайс и снова отхлебнул пива. – Только это не имеет значения. Мне хватит и одного. – Он швырнул опустевшую банку на землю и, повернувшись, исчез в трейлере. Когда Брайс вернулся, в руках у него была паяльная лампа. Под моим изумленным взглядом, он пересек центральную парковочную площадку, прошел на боковую парковку и приблизился к деревянному сарайчику у основания сломанного экрана. Там он разжег лампу, отрегулировал пламя и направил на старые доски. Спустя несколько секунд от досок повалил дым, показались языки пламени. Еще через пару минут ветер подхватил их, раздувая огонь, который почти сразу добрался до нижней кромки экрана. Вспыхнул старый брезент, загорелись фанерная подложка и дощатый опорный каркас. В считаные минуты огонь охватил все сооружение.

Брайс тем временем снова вернулся в трейлер. Вышел он оттуда уже без паяльной лампы, зато в каждой руке у него было по банке пива. Одну из них он протянул мне, и мы стали смотреть, как догорает деревянный каркас экрана. Когда от него остались одни головешки, Брайс отсалютовал мне своим пивом:

– Ну, за искусство!

Уже давно стемнело, когда я наконец завел грузовичок и тронулся в обратный путь. Когда я проезжал мимо летнего театра, в нем было тихо и темно, и я, немного подумав, свернул на обочину. Машина остановилась, Блу поднял голову, зевнул во всю пасть, тяжело вздохнул, как умеют только собаки, и перебрался в кузов. Я заглушил двигатель и некоторое время сидел в полной тишине.