Джонатан Фоер - Вот я

тебе нравится, как мой язык проталкивается в твою тугую устрицу?

покажи мне

кончи мне в рот

Была такая ночь в пенсильванском отельчике в начале их супружеской жизни. Они с Джейкобом курили косяк – у обоих это был первый раз со студенческих времен – и, лежа голыми на кровати, обещали друг другу делиться всем-всем без исключения, невзирая на стыд, смущение или боязнь ранить. Это казалось самым смелым обещанием, какое только могут дать друг другу два человека. Обычная правда становилась откровением.

– Никаких исключений, – провозгласил Джейкоб.

– Одно-единственное исключение все похоронит.

– Писался в постель. Такого типа.

Джулия взяла Джейкоба за руку и спросила:

– Знаешь, как я тебя люблю, что делишься вот таким?

– Я, кстати, не писался. Просто показываю границы.

– Нет границ. В этом смысл.

– Бывшие сексуальные партнеры? – спросил Джейкоб, понимая, что именно тут его самое уязвимое место и значит, то опасное поле, на которое должна завести такая откровенность. Неизменно, даже когда у него пропало желание прикасаться к Джулии или желать ее прикосновений, ему были мучительны мысли о том, что она прикасается к другому мужчине или кто-то прикасается к ней. Люди, что были с ней, удовольствие, что она давала и получала, звуки, которые она выдыхала со стоном. В других ситуациях Джейкоб не был уязвим, но мысленно поневоле, с одержимостью человека, вновь и вновь переживающего давнюю травму, воображал Джулию в интимной близости с другими. Говорила ли она им то же, что ему? Почему такой повтор кажется самым страшным предательством?

– Конечно, будет больно, – сказала она. – Но штука в том, что я хочу знать о тебе всё. Не хочу, чтобы ты хоть что-то утаил.

– Ну, я не утаю.

– И я не утаю.

Они раз-другой передали друг другу косяк, чувствуя себя такими смелыми, такими все-еще-молодыми.

– Что ты утаиваешь вот сейчас? – спросила Джулия, уже почти забывшись.

– Вот сейчас ничего.

– Но что-то утаил ?

– Вот такой я.

Она рассмеялась. Ей нравилась сообразительность, а ход его мыслей странным образом успокаивал.

– И что последнее ты от меня утаил?

Джейкоб задумался. Под действием травки думать было труднее, но делиться мыслями легче.

– Ладно, – сказал он, – просто мелочь.

– Хочу все мелочи.

– Лады. Мы были в квартире на днях. В среду вроде? Я готовил для тебя завтрак. Помнишь? Омлет по-итальянски с козьим сыром.

– Ага, – сказала Джулия, пристраивая руку у него на бедре, – вкусно было.

– Я не стал тебя будить и потихоньку приготовил.

Джулия выдохнула струю дыма, который не менял формы дольше, чем это казалось возможным, и сказала:

– Я бы сейчас такого навернула.

– Я его зажарил, потому что мне хотелось о тебе позаботиться.

– Я это почувствовала. – Джулия сдвинула руку выше по его бедру, отчего член Джейкоба зашевелился.

– И я его по правде красиво выложил на тарелку. Даже чуток салата сбоку.

– Как в ресторане, – сказала она, забирая его член в ладонь.

– И после первой вилки ты…

– Да?

– Знаешь, вот потому-то люди и не рассказывают.

– Мы не какие-то «люди».

– Ладно. Ну вот, после первой вилки, вместо того чтобы поблагодарить или сказать, что вкусно, ты спросила, солил ли я его.

– И? – спросила она, двигая кулак вверх-вниз.

– И это был сраный облом.

– Что я спросила, солил ли ты?

– Ну, может, не облом. Но досада. Или разочарование. Но что бы я ни почувствовал, я это утаил.

– Но я просто задала рутинный вопрос.

– О, как хорошо.

– Хорошо, милый.

– Но сейчас-то ты, в контексте тех стараний, которые я для тебя приложил, понимаешь, что такой вопрос скорее содержал упрек, чем благодарность?

– А ты так уж старался приготовить мне завтрак?

– Это был особый завтрак.

– А так хорошо?

– Так – забавно.

– Значит, теперь если мне покажется, что еда недосолена, мне надо будет оставить это при себе?

– Или я должен оставить при себе свою обиду.

– Твое разочарование.

– Я уже могу кончить.

– Кончай.

– Но я не хочу уже кончать.

Она замедлила движение, остановилась, сжав пальцы.

– Что ты сейчас утаиваешь? – спросил Джейкоб. – И не говори, что ты слегка обижена, раздосадована и разочарована моей обидой, досадой и разочарованием, потому что этого ты не таишь.

Она рассмеялась.

– Так что?

– Я ничего не таю, – сказала Джулия.

– Копни.

Она со смехом покачала головой.

– Что?

– В машине ты пел «All Apologies» и пел каждый раз «Возопил мой стыд».

– И что?

– То, что там же не так.

– Разумеется, там так.

– «Воск топил мосты».

– Что?!

– Угу.

– Воск топил… Мосты?

– Ладонь на еврейской Библии.

– Ты мне говоришь, что моя абсолютно осмысленная фраза – осмысленная и сама по себе, и в контексте песни – на самом деле подсознательное выражение моего подавленного чего-то там и что Курт Кобейн нарочно написал слова «Воск топил мосты» ?

– Именно так.

– Ну, в это я отказываюсь верить. Но в то же время я дико смущен.

– Не смущайся.

– Ага, это обычно помогает, если человек смущается.

Джулия рассмеялась.

– Это не считается, – сказал Джейкоб. – Это любительское утаивание. Давай что-нибудь хорошее.

– Хорошее?

– Ну, по-настоящему серьезное.

Она улыбнулась.

– Что ? – спросил он.

– Ничего.

– Что?

– Ничего.

– Да нет, я слышу, явно что-то есть.

– Ладно, – сдалась она, – я кое-что утаиваю. Действительно серьезное.

– Отлично.

– Но не думаю, что я достаточно эволюционировала, чтобы этим поделиться.

– Динозавры так думали.

Она прижала к лицу подушку и скрестила ноги.

– Тут всего лишь я, – ободрил ее Джейкоб.

– Ладно. – И вздохнула. – Ладно. Что ж. Вот мы укурились и лежим голые, и я вдруг кое-чего захотела.

Он безотчетно сунул руку ей между ляжек и обнаружил, что она уже мокра.

– Ну, скажи, – попросил он.

– Не могу.

– Уверен, можешь.

Она рассмеялась.

– Закрой глаза, – сказал Джейкоб, – так легче.

Джулия закрыла глаза.

– Не-а, – сказала она. – Не легче. Может, ты тоже закроешь?

Он закрыл.

– Вот, я захотела. Не знаю, откуда оно взялось. Или почему мне этого захотелось.

– Но тебе хочется.

– Да.

– Рассказывай.

– Вот, мне хочется. – Она вновь засмеялась и уткнулась лицом ему в подмышку. – Мне хочется раздвинуть ноги, а ты чтобы опустил голову и смотрел мне туда, пока я не кончу.

– Только смотрел?

– Без рук. Без языка. Я хочу, чтобы ты меня довел глазами.

– Открой глаза.

– И ты свои открой.

Он не произнес ни слова, не издал ни звука. С необходимой, но не чрезмерной силой перевернул Джулию на живот. Он интуитивно понял: ее желание предполагает, что она не сможет видеть, как он на нее смотрит, что у нее не будет и этой последней страховки. Она застонала, давая понять, что он все понял верно. Джейкоб сполз к ее ногам. Раздвинул ей бедра, потом еще, шире. Поднес лицо так близко, что ощутил ее запах.