Чимаманда Адичи - Американха

– Ну ты и масложуй! [49] Устойчивое нигерийское жаргонное наименование богатых привередливых людей. Университетская цаца! Вот чему тебя мамаша-профессорша учит.

– Я серьезно. – Он умолк. – Я тебе дам попробовать. Мне американцы нравятся.

– Но и настоящие книги тоже читать надо, – передразнила она.

– А поэзия тебе как?

– Какое мы там последнее в классе разбирали? «Старый мореход»? [50] «Сказание о старом мореходе» («The rime of the Ancient mariner», 1797–1799) – поэма английского поэта Сэмюэла Коулриджа. Скукотища.

Обинзе рассмеялся, и Ифемелу, не увлекшись темой поэзии, спросила:

– И что же Кайоде тебе сказал про меня?

– Ничего плохого. Ты ему нравишься.

– Не хочешь говорить, что он сказал.

– Он сказал: «Ифемелу – клевая девчонка, но с ней хлопот не оберешься. Она умеет спорить. Говорить умеет. Никогда не соглашается. А вот Гиника – просто милая девочка». – Он примолк, а затем добавил: – Он не знал, что́ именно я надеялся услышать. Мне девчонки, которые слишком милые, неинтересны.

– А, а! Ты меня оскорбляешь? – Ифемелу толкнула его в притворном негодовании. Ей всегда нравился собственный образ «хлопот не оберешься», образ не такой, как все, и иногда он представлялся ей панцирем, под которым безопасно.

– Сама понимаешь же, что я тебя не оскорбляю. – Он обнял ее за плечи и мягко притянул к себе, их тела впервые соприкоснулись, и она ощутила, как деревенеет. – Я думал, ты такая отличная, но дело не только в этом. Ты похожа на человека, который будет делать что-нибудь, только если сам хочет, а не потому что кто-то так делает.

Она оперлась головой о его голову и почувствовала – впервые – то, что часто будет с ним чувствовать: любовь к себе. Из-за него она себе нравилась. С ним ей было легко, словно ее кожа становилась ей по размеру. Она сказала ему, как хотела бы, чтобы Бог существовал, но боялась, что Его нет, как тревожилась о том, что ей пора понимать, чем заниматься в жизни, но пока не понимала даже, что хочет изучать в университете. Говорить с ним о странном представлялось таким естественным. Раньше так никогда не было. Ее пугало доверие, такое внезапное и при этом такое полное, – и близость. Всего несколько часов назад они друг о друге не знали совсем ничего, и все же было меж ними в те мгновения перед танцем некое знание, и сейчас ей в голову лезло только то, что она хочет ему рассказать, сделать с ним вместе. Похожие черты их жизней – добрый знак: они оба – единственные дети в семье, между днями их рождений всего двое суток, городки, где они родились, в штате Анамбра. Он из Аббы, она – из Умунначи, а сами города в нескольких минутах друг от друга.

– А, а! Один мой дядя постоянно к вам в деревню ездит! – сказал он ей. – Я там с ним был несколько раз. У вас там жуткие дороги.

– Я знаю Аббу. Там дороги хуже некуда.

– Ты в свою деревню часто ездишь?

– Каждое Рождество.

– Всего раз в год! Я с мамой часто езжу, по крайней мере пять раз в год.

– Зато я лучше на игбо говорю, чем ты, спорим?

– Быть того не может, – сказал он и перешел на игбо: – Ама м ату ину . Я даже поговорки знаю.

– Да. Основные-то всем известны. Лягушка после обеда просто так не запрыгает.

– Нет. Я и серьезные знаю. Акота ифе ка уби, э леэ оба . Коли выкопали шире фермы, амбар продан.

– Ха, ты меня проверяешь, что ли? – переспросила она, смеясь. Ачо афу ади ако н’акпа дибиа . Чего только нет в мешке у шамана.

– Неплохо, – отозвался он. – Э гбуо дике н’огу уно, е луо на огу агу, э лоте я . Если убил воина в домашней драке, вспомнишь его, когда на врага пойдешь.

Они поперебрасывались поговорками. Она вспомнила еще две и сдалась, а он все рвался вперед.

– Откуда ты все это знаешь? – спросила она, под большим впечатлением. – Многие ребята и на игбо-то не говорят, какое там поговорки.

– Я просто слушаю, когда дядья разговаривают. Думаю, отец бы одобрил.

Помолчали. Из гостевого флигеля, где собрались пацаны, плыл сигаретный дым. В воздухе висел шум вечеринки: громкая музыка, надсадные голоса, высокий смех ребят и девчонок, все куда расслабленнее и свободнее, чем будут назавтра.

– Мы не поцелуемся разве? – спросила она.

Он с виду оторопел.

– А это еще с чего?

– Просто спросила. Мы тут уже давно сидим.

– Я не хочу, чтобы ты считала, будто мне только этого и надо.

– А как же то, чего я хочу?

– А чего ты хочешь?

– Сам-то как думаешь?

– Мой пиджак?

Она рассмеялась:

– Да, твой знаменитый пиджак.

– Ты меня смущаешь, – сказал он.

– Ты серьезно? Это ты смущаешь меня .

– Вряд ли что-то способно тебя смутить, – сказал он.

Они поцеловались, прижавшись лбами, держась за руки. Поцелуй его был упоителен, едва ли не головокружителен, совсем не как у ее бывшего дружка Мофе, у которого поцелуи, по ее мнению, были слишком слюнявые.

Когда она через несколько недель рассказала об этом Обинзе – «Где ты так целоваться научился? Совсем другое дело, не то что слюнявая возня с моим бывшим», – он расхохотался и повторил ее слова «слюнявая возня!», а затем объяснил, что дело не в методе, а в чувстве. Он делал то же самое, что и ее бывший, но разница в данном случае – в любви.

– Ты же понимаешь, что это была любовь с первого взгляда, для нас обоих, – сказал он.

– Для нас обоих? Навязываешься? Чего это ты говоришь за меня?

– Я просто объявляю факт. Перестань бузить.

Они сидели рядышком на парте на задах в его почти пустом классе. Задребезжал расстроенный звонок конца переменки.

– Да, это факт, – согласилась она.

– Что?

– Я тебя люблю. – Как легко эти слова выскочили, как громко. Она хотела, чтобы он слышал, – и чтобы слышал мальчишка, сидевший впереди, очкастый, задумчивый, и чтобы слышали девицы в коридоре у класса.

– Факт, – сказал Обинзе с улыбкой.

Из-за нее он вступил в дискуссионный клуб, а когда она заканчивала выступать, хлопал громче и дольше всех, пока друзья не говорили ему: «Обинзе, ну хватит уже». Из-за него она вступила в спортивную секцию и, сидя на трибуне с его бутылочкой воды, смотрела, как он играет в футбол. Но любил он настольный теннис, потел и вопил за игрой, блестел от энергии, лупил по белому шарику, а она любовалась его мастерством, как он вставал вроде бы далеко от стола и все же ухитрялся дотянуться до шарика. Он уже был непобедимым чемпионом школы – как и в предыдущей школе, по его словам. Когда она играла с ним, он смеялся и приговаривал: «Если бить по шарику со злостью, не выиграешь-о!» Из-за нее друзья стали звать Обинзе «женская шаль». Однажды они с друзьями болтали о встрече после школы – поиграть в футбол, и кто-то сказал: «А Ифемелу тебе разрешила?» И Обинзе тут же ответил: «Да, но сказала, что у меня всего час». Ей нравилось, как смело он ни от кого не прячет их отношения, носит их на себе, как яркую рубашку. Иногда она боялась, что слишком счастлива. Погружалась в угрюмость, огрызалась на Обинзе или отдалялась от него. И ее радость металась в ней, хлопала крыльями внутри, словно ища, как бы вылететь наружу.