Франческа Заппиа - Элиза и ее монстры

Странно? Да. Плохо? В разных случаях по-разному.

Садись.

Отодвигаю блокнот, рюкзак и телефон, чтобы он мог разместить поднос. Он действительно смотрится самым настоящим футболистом – его ноги едва помещаются под маленьким столиком, ему приходится сильно сгорбиться, чтобы поставить на него локти, и ест он тоже как футболист. Два гамбургера, двойная порция картошки-фри, две упаковки молока и мороженое в рожке. Нос у него кривой, словно когда-то был сломан, а щеки красные от холода.

Наши взгляды встречаются, и он слегка улыбается. Совсем чуть-чуть. В одной огромной руке у него наша переписка, а в другой он зажал карандаш, чтобы аккуратно написать что-то новенькое. Он шевелит губами, когда пишет, словно, записывая слова, произносит их.

Спасибо. Я знаю, миссис Граер уже познакомила нас, но все же – меня зовут Уоллис. Я пишу фанфики о «Море чудовищ». Трудно подружиться с кем-нибудь, если ты меняешь школу в выпускном классе.

Трудно, наверное, еще и потому, что ты все время молчишь, отвечаю я. Я Элиза.

Одной рукой он ест, другой пишет.

Привет, Элиза. Да, дело еще и в этом.

А какой фанфик ты пишешь?

Прочитав это, он поднимает глаза, а затем снова их опускает, его карандаш выводит: Сейчас я работаю над тем, что перевожу комиксы в прозаическую форму. В книги .

В книги? Я сама думала над этим – и претворила бы свой замысел в жизнь, если бы умела писать истории – но из комикса не так-то просто сделать книгу. Лучшее, что я смогла, – это собрать все страницы в графический роман, который можно будет купить в магазине «Моря чудовищ».

Это трудное дело. Комикс очень большой .

Он снова слегка улыбается. И пишет ответ минуты три.

Основная история может составить трилогию, это если я оставлю за бортом предысторию. Предыстория – все об Окрианском альянсе, и пиратах Дэмьена, и Ангелах, и риштианцах – может войти в один или два приквела.

Делаю глубокий вдох. И ты хочешь все это написать? Даже несмотря на то, что это не ты придумал?

Он пожимает плечами. Мне действительно нравится «Море чудовищ». Я рассматриваю это как вызов.

Закусываю губу, чтобы сдержать бушующие у меня в груди эмоции. Он даже не догадывается, какую честь мне оказывает. Это странно. И возможно, неправильно, верно? Похоже, мне следует признаться ему в том, кто я такая. Но что, если это все испортит? Нет, не хочу, чтобы он знал, с кем имеет дело, потому что я не являюсь ЛедиСозвездие постоянно. В настоящий момент я вовсе не она. Сейчас я не могу быть ею.

Я не даю быстрого ответа, и он осторожно забирает у меня листок. Пишет на нем что-то еще и протягивает мне.

Мне нужно узнать стороннее мнение – ты не хочешь почитать? Я видел некоторые твои рисунки и знаю, что ты в теме.

Посомневавшись, отвечаю:

Я читала не так уж много фанфиков и не знаю, смогу ли помочь тебе.

Это правда; я стараюсь держаться подальше от фанфиков, потому что они могут случайно просочиться в мою историю и тогда кто-нибудь из фанатов скажет, что я занимаюсь плагиатом. Мне было бы интересно увидеть прозаическую переделку комикса, но я не имею ни малейшего понятия, хорошо ли пишет Уоллис, вдруг я познакомлюсь с его творчеством и пойму, что оно ужасно, и тогда придется притворяться, что мне все нравится, чтобы не задеть его чувства. Хотя Уоллис и не выглядит человеком, чьи чувства так уж легко задеть – или по крайней мере он способен скрыть это.

Он читает, что я написала, поднимает палец и кладет на поднос второй гамбургер, чтобы освободить руку и залезть в рюкзак. Достает исписанный с двух сторон лист бумаги. Затем что-то еще пишет на нашем листке и вручает и тот и другой мне.

Прочитай первую страницу. Если тебе не понравится, остальное читать не обязательно.

Я не уверена, понимает ли он, что, если я прочитаю хоть что-то , мне будет трудно отказать ему в том, чтобы прочитать остальное, но я все равно беру лист и кладу его на стол перед собой. Ветер теребит края бумаги. По верху страницы идет заголовок. Море чудовищ: Пересказ комикса ЛедиСозвездие.

А ниже его необыкновенным почерком выведено:

У Эмити было два дня рождения.

Это моя история. Моя история в словах, то, чего я не смогла и никогда не смогу осуществить.

У меня нет нужды дочитывать страницу до конца. Я уже поняла, что хочу прочитать все остальное.

Уоллис пишет: Плохо?

– Нет! – Мой голос приводит в шок нас обоих – неожиданный возглас в тишине двора. Уоллис застывает, прекратив разворачивать мороженое.

Хватаю бумагу и пишу: Нет, это действительно хорошо! А сколько уже написано?

Всего одна глава, отвечает он.

Ты уверен, что хочешь, чтобы я ее прочитала?

Я уже перепечатал написанное, так что это не единственный экземпляр. Ты можешь исправлять текст, если захочешь.

Это не то, о чем я его спрашивала, но какая разница? Он выуживает из сумки пачку бумаги и передает мне. Вся она исписана его почерком с обеих сторон, в верхних правых углах стоят маленькие аккуратные номера страниц. Кладу рукопись в начало своего блокнота – в самое надежное место из всех, что я знаю.

Я могу вернуть тебе это завтра, пишу я. Идет?

Он читает и кивает, опять улыбаясь.

Совсем чуть-чуть.

Мне никогда не казалось таким уж важным, как я выгляжу. Речь не об одежде или моих непритязательных прическах, а о теле. Я не слишком высокая, не слишком низенькая. Никакого заметного акне или некрасивых особенностей лица. Я не толстая – мама говорит, мой индекс массы тела, по всей вероятности, ниже того, что у меня должен быть, что бы это ни значило. Никто не обращает внимания на то, как я выгляжу, и я никогда прежде не осознавала этого так четко.

Мы вместе с Уоллисом вернулись в столовую под конец ланча. Его ноги длиннее моих, но передвигается он так медленно, что мы идем с одинаковой скоростью. Это странная медлительность; множество людей двигаются медленно, потому что бродят без цели, словно не знают, куда бы им пойти, или не желают оказаться там, куда направляются. Уоллис же двигается медленно, как гигантский робот: его так много, что быстро разогнаться не получается. Но он точно знает, куда ему надо.

Мы идем, и я остро ощущаю свои руки и ноги, и то, как мои ступни касаются пола, и все волоски на теле. Мне хотелось бы, чтобы в моем облике было что-то необычное и я смогла бы сосредоточиться на этом и предположить, что он сосредоточится на том же самом, но такой яркой черты у меня нет.

Мы не разговариваем. Уоллис сложил лист бумаги, на котором мы переписывались, и засунул в карман джинсов вместе с карандашом. Ловим на себе несколько взглядов, когда стряхиваем мусор с подносов. Думаю, смотрят скорее на него, чем на меня. Возможно, к нему еще не привыкли. Когда он поворачивается, я впервые замечаю, что внизу на его рюкзаке фломастером выведено: