Элизабет Страут - Когда все возможно

Томми с силой оттолкнулся от машины, выпрямился и с изумлением уставился на Пита сквозь темные очки.

– Чтобы тебя мучить? – переспросил он. – Пит, я приезжаю вовсе не за этим!

Неожиданно налетел более сильный порыв ветра и даже поднял маленький пылевой смерч над пересохшей дорогой, возле которой они стояли. Томми даже свои темные очки снял, чтобы Пит мог видеть его глаза, в которых читалась искренняя тревога, и голова Пита стыдливо поникла.

– Извини, – пробормотал он. – И забудь, что я сказал.

– Я просто стараюсь время от времени проверять, как ты тут. Чисто по-соседски. Ты ведь совсем один остался. По-моему, соседям стоит иногда друг к другу заглядывать.

Пит посмотрел на Томми, криво усмехнулся и сказал:

– Ну, так ты единственный, кто ко мне заглядывает. Больше ко мне никто из соседей и носа не кажет. – Пит засмеялся, и от этого смеха Томми стало не по себе.

Они продолжали стоять рядом, только теперь Томми расцепил скрещенные на груди руки и сунул их в карманы. Пит тоже сунул руки в карманы, затем поддел ногой камешек, с силой его отшвырнул и, отвернувшись от Томми, стал смотреть куда-то вдаль.

– Педерсону надо бы убрать это дерево. Не знаю, почему он до сих пор этого не сделал, – сказал Пит. – Одно дело пахать вокруг него, пока оно еще живое было, а теперь-то уж что…

– Да он и собирался его убрать, я сам слышал, как он об этом говорил. – Томми как-то не совсем понимал, что ему теперь делать. Для него это было очень необычное ощущение.

А Пит, по-прежнему не сводя глаз с рухнувшего дерева, вдруг произнес:

– Мой отец был на войне. Всю душу ему там изуродовали. – Пит повернулся и посмотрел на Томми, щурясь от яркого солнечного света. – Он только перед смертью мне об этом рассказал. Просто ужасно, что с ним сотворили. А потом… потом он застрелил двух немецких парней, хотя знал, что они даже и не солдаты, и вообще еще почти дети… И он мне признался, что всю жизнь, каждый божий день, чувствовал, что после этого он должен был сразу же убить и себя. Во искупление.

Томми слушал, глядя этому мальчику прямо в глаза – да нет, какому мальчику, взрослому мужчине, причем уже немолодому! – и темные очки он не надел, продолжая сжимать их в кармане.

– Ты извини, я и не знал, что твой отец тоже был на войне.

– Мой отец… – И тут Томми заметил – нет, он не мог ошибиться! – что в глазах у Пита стоят слезы. – Мой отец был порядочным человеком, Томми.

Томми медленно склонил голову в знак согласия.

– А всякими гадостями он занимался просто потому, что не мог себя контролировать. Потому-то он и… – Пит не договорил и отвернулся. Но довольно скоро, снова отчасти повернувшись к Томми и стоя к нему боком, закончил фразу: – Потому-то он и включил в ту ночь в коровнике доильные аппараты. И там из-за этого начался пожар, и все сгорело. И я никогда-никогда об этом не забывал, Томми, и мне казалось, что я совершенно точно знаю : это сделал он. Да, по-моему, и ты это знаешь.

Томми почувствовал, что от ужаса у него волосы встают дыбом, а по шее ползут мурашки. И это ощущение не проходило, мурашки так и продолжали ползать по шее и под волосами. И хотя солнце ярко светило и было очень теплым, Томми казалось, что светит оно на всех, кроме него, а на него надет какой-то непроницаемый для солнечных лучей конус. Немного помолчав, он сказал:

– Сынок… – это слово вырвалось у него невольно, – ты не должен так думать.

– Послушай, – начал Пит, и Томми показалось, что с его лица исчезла смертельная бледность, – отец ведь прекрасно знал, что твои доильные аппараты ненадежны, что с ними и до беды недалеко – он и нам не раз об этом говорил. А еще он говорил, что доильный аппарат – устройство весьма примитивное и легко перегревается, если не давать ему передышки.

– Да, тут он был совершенно прав, – согласился Томми.

– Он был страшно зол на тебя за что-то. Вообще-то он вечно на кого-нибудь сердился, но на тебя он был прямо-таки страшно зол. Я не знаю, что там у вас случилось, но ведь он работал у тебя на ферме, а потом вдруг перестал. Правда, он, по-моему, вскоре вернулся, но с тех пор явно тебя недолюбливал. С тех самых пор, как между вами случилось то, что случилось.

Томми снова надел темные очки. И сказал, тщательно подбирая слова:

– Я случайно наткнулся на него, когда он, спустив штаны, дрочил за коровником, ну то есть онанизмом занимался. И я, конечно, сказал, чтобы впредь он ничего такого здесь делать не смел.

– О господи… – Пит рукой вытер у себя под носом, – господи… – Подняв голову, он некоторое время смотрел куда-то в небо, потом быстро глянул на Томми. – Но он действительно тебя недолюбливал. А в ту ночь перед пожаром он куда-то ушел – с ним, правда, такое бывало – уйдет и никому ничего не скажет; хотя пьяницей он не был, а вот из дома уйти куда-нибудь ему иногда хотелось… И тогда он тоже куда-то ушел, а вернулся поздно, где-то около полуночи – я это хорошо помню, потому что моя сестра никак не могла уснуть, все жаловалась, что ей холодно, а мать… – Пит вдруг умолк, словно ему не хватило дыхания, но вскоре снова заговорил: – В общем, мать была вместе с Люси наверху. Я помню, как она ее уговаривала: ложись спать, Люси, уже полночь ! Тут как раз отец домой и вернулся. А на следующее утро, когда я был в школе… в общем, утром мы узнали о пожаре. И я сразу все понял. Просто понял, и все.

Томми понадежней прислонился к машине и молчал, пытаясь успокоиться.

– Ты ведь тоже сразу все понял, да? – закончил рассуждать Пит. – Поэтому ты и приезжаешь сюда постоянно, чтобы меня мучить!

После этих слов оба довольно долго молчали, по-прежнему стоя возле машины. Ветерок совсем разгулялся, и Томми чувствовал, как он треплет рукава его рубашки. Наконец Пит повернулся и двинулся к дому. Но, когда он со скрипом отворил дверь, Томми окликнул его:

– Пит! Пит, постой, послушай меня. Я приезжаю сюда вовсе не для того, чтобы тебя мучить. И я до сих пор не знаю – даже после того, что ты мне сейчас рассказал, – что случилось на самом деле.

Пит снова повернулся к нему, помедлил секунду, закрыл дверь и, сойдя с крыльца, направился к Томми. На глазах у него стояли слезы – то ли от душевной боли, то ли просто от резкого ветра, этого Томми не знал.

– Послушай, Томми, – как-то почти устало промолвил Пит, – вот что я тебе скажу. Ему вовсе не обязательно было идти на войну и делать все то, что ему там делать пришлось. Людям вообще не обязательно убивать других людей. Они не для этого предназначены . А он и убивал, и совершал другие страшные поступки, и с ним самим ужасно поступали, а жить только внутри себя он так и не научился, не сумел. Вот что я тебе, Томми, втолковать пытаюсь. Другие сумели, а он нет. И попытки так жить окончательно разрушили его душу, и он…