Энн Пэтчетт - Свои-чужие

С каждым годом вторая поездка Беверли в аэропорт становилась хуже – причем как раз оттого, что она всякий раз надеялась: ну, теперь-то будет лучше. Она оставляла четверых юных Казинсов дома (сперва под присмотром матери, потом – Бонни, потом – Уоллис, а в последнее время – под надзором Кэла. Ведь жили же они как-то в своем Торрансе, а Арлингтон безопасней) и мчалась в Даллас встречать своих девочек. Если дети Берта приезжали на Восток на целое лето, то Кэролайн и Франни проводили на Западе лишь две недели: одну – с Фиксом, другую – с его родителями, этого только и хватало, чтобы вспомнить, насколько же Калифорния была им милей Виргинии. Из самолета они выбирались словно на поздней стадии обезвоживания – потому что рыдали, не просыхая, весь полет. Беверли кидалась на колени, душила их в объятиях, но это было все равно что обнимать двух призраков. Кэролайн хотела жить с отцом. Она просила, она умоляла и год за годом получала отказ. И когда Беверли прижимала ее к груди, ненависть, источаемая Кэролайн, казалось, просачивается сквозь ткань ее розовой рубашки навыпуск. А Франни просто стояла и терпеливо сносила объятия. Она еще не научилась ненавидеть мать, но всякий раз, когда плакала в аэропорту, расставаясь с отцом, узнавала еще чуть больше о том, как возникает и крепнет это чувство.

Беверли расцеловала дочерей. А злючку Кэролайн, которая резко отдернула голову, – расцеловала дважды.

– Как же я рада, что вы приехали, – сказала она. Но Кэролайн и Франни были не рады, что приехали. Ни капельки не рады. В таких растрепанных чувствах барышни Китинг и прибыли в Арлингтон, где их ждала встреча со сводными братьями и сестрами.

Холли, конечно, была славная. Принялась прыгать от радости и даже в ладоши захлопала, когда они вошли в дом. Стала просить, мол, давайте устроим в гостиной вечер танцев, как прошлым летом. Вот только футболка на Холли была та самая, красная с белой аппликацией, которую мать перед отъездом велела Кэролайн положить в коробку для бедных – дескать, она уже и мала стала, и вылиняла. Но Холли-то была не бедная!

Кэролайн жила в большой комнате с двумя двухъярусными кроватями, а Франни, как младшая, – в комнате поменьше с одной широкой кроватью. Связывала сестер Китинг не любовь и не семейная схожесть, а крохотная ванная комната, куда можно было войти из обеих спален. С сентября по май жизнь была сносной: две девочки одну ванную уж как-нибудь да поделят. Но в июне, по возвращении из Калифорнии, Кэролайн заставала в своей комнате Холли и Джанетт, с удобством расположившихся на второй двухъярусной кровати, а Франни и вовсе лишалась своей комнаты – ее отдавали мальчикам. Четыре девочки в одной комнате, два мальчика в другой – итого шесть человек: многовато на одну ванную не просторней телефонной будки.

Кэролайн и Франни поволокли свои чемоданы наверх. Их вещи – им и тащить. В открытую дверь главной спальни увидели Кэла – он развалился поперек родительской кровати, грязными ногами на подушках, и на полную громкость включил по телевизору теннис. Девочкам никогда не дозволялось входить в родительскую спальню или сидеть на кровати, даже свесив ноги на пол, а равно и смотреть телевизор без особого разрешения. Кэл неотрывно глядел на экран и сестер, кажется, вообще не заметил.

Холли же шла за Франни и Кэролайн следом, да так близко, что налетела на них, когда они остановились.

– А давайте мы вчетвером будем танцевать в белых ночных рубашках! Правда, здорово будет? Можем прямо после обеда начать репетировать. Я уже танец немножко придумала, хотите покажу?

Что касается «вчетвером», тут дело было не так просто – в наличии имелись только три танцовщицы. Джанетт будто в воздухе растворилась. Никто не заметил бы ее исчезновения, если бы вместе с ней не подевался куда-то и кот Франни, Лютик. Он не вышел поприветствовать хозяйку – а ведь ее не было две недели! Единственный вменяемый обитатель дома сгинул бесследно. Вконец замотавшаяся с детьми Беверли не могла точно вспомнить, когда видела кота в последний раз, но внезапные, отчаянные рыдания Франни заставили ее пуститься в тщательные поиски по всему дому. Беверли нашла Джанетт – под теплым одеялом в глубине стенного шкафа (сколько же она провела тут, пока ее не хватились?). Она гладила спящего кота.

– Пусть отдает моего котика! – закричала Франни, и Беверли, наклонившись, отняла кота у Джанетт, которая лишь на полсекунды вцепилась в него – и потом отпустила. Все это время Элби неотступно следовал за Беверли, изображая «стриптиз-музыку» – так объяснили ей дети.

Бум-чика-бум, бум-бум-чика-бум.

Когда Беверли останавливалась, музыкальное сопровождение замирало. Если она делала один шаг, Элби говорил «бум» – голосом, странно чувственным для шестилетнего ребенка. Беверли честно старалась не обращать внимания, но в конце концов не выдержала. «А ну прекрати!» – рявкнула она на Элби. Тот лишь глянул на нее. Карие глаза неимоверной величины, растрепанные каштановые кудри – не мальчик, а зверек из мультфильма.

– Я не шучу. – Беверли старалась говорить ровно. – Прекрати так делать сейчас же. – Она постаралась выговорить это как можно убедительнее и педагогичнее, но, когда повернулась и пошла дальше, вслед раздалось тихое «бум-чика-бум» .

Беверли захотелось убить его. И от мысли, что ей захотелось убить ребенка, руки у Беверли затряслись. Она двинулась в свою комнату – запереть дверь, лечь в постель, уснуть – но уже в коридоре услышала стук теннисного мяча и рокот толпы. Беверли помялась у притолоки и произнесла как можно спокойнее:

– Кэл, уйди из моей комнаты.

Кэл глазом не повел, бровью не шевельнул.

– Еще не кончилось, – пояснил он, словно Беверли никогда раньше не видела теннис и не понимала, что, пока мячик летает, игра продолжается.

Берт считал, что детям не надо смотреть телевизор. В самом лучшем, в самом безвредном случае это пустая трата времени и бессмысленный шум. В худшем – пагубное воздействие на мозги. По его мнению, Тереза совершала большую ошибку, разрешая детям сидеть перед экраном сколько хотят. Он говорил ей, а она не слушала, как и всегда, когда дело касалось воспитания – да и вообще чего угодно. По этой причине у них с Беверли в доме был только один телевизор, и стоял он у них в спальне, куда детям – ну, то есть ее детям – доступ был закрыт. Сейчас ей хотелось отключить его и перетащить в ту комнату, которую риэлтор назвал «для семейного досуга», хотя, кажется, ни один член семьи никогда там не бывал. Она шла по коридору. Элби следовал за ней на почтительном расстоянии, продолжая бубнить свой «бум-чика-бум» . Неужели это мать его научила? От кого-то же он ее слышал? Шестилетние мальчики – даже такие, как этот, – не околачиваются по стрип-клубам. Беверли сунулась было в спальню дочерей, но там Холли читала «Ребекку».