Элиф Батуман - Идиот

– Мама, той куртке уже два года. И рукава у нее коротки даже мне . Селин она не подойдет.

– Да, это так, Селин крупнее. Жаль.

– Мне нравится пальто Селин, – сказала Светлана.

– О, мне тоже, не поймите меня неправильно, оно… элегантное. Может, даже слишком элегантное – пожалуй, слегка смешное. Но, разумеется, ты должна его носить, пока не купишь что-нибудь другое. Нельзя же замерзнуть насмерть.

На стол принесли глиняный горшочек, из которого что-то гневливо плевалось кокосовым молоком. Мать Светланы предалась воспоминанием о любимом празднике своего детства. – Мы ходили на… как это по-английски? Где покойники. А, кладбище, кладбище. Турецкое кладбище. Мы плясали на их могилах. Играл оркестр – ну, небольшой, пять или шесть музыкантов, много цветов, а все девочки – в красивых шелковых платьях. Красные, желтые, белые платья, все разных цветов. Это был прекрасный праздник.

– Мама, – сказала Светлана, – это неподходящая история для моих турецких друзей.

– Не глупи. Это милый, невинный праздник – танцы и цветы. Селин не обидится. Турки были могущественным, достойным противником.

– Как сербы в Боснии? – спросила Светлана.

– Причем здесь это вообще?

– Странно, что ты говоришь о турках. Можно подумать, быть сербом сегодня – это круче всего.

– Нет никакой разницы – быть сербом или еще кем-то. Я не устраиваю этнических чисток. Лично я желаю боснийцам только добра. И туркам тоже. Я просто поделилась воспоминаниями из своего счастливого детства, к чему эти вечные политические споры? Хватит быть серьезными. – Она резко повернулась ко мне. – Ты не эпилируешь брови воском? Или ты наверняка пользуешься пинцетом. Нет? Они у тебя такой интересной формы. И не скажешь, что от природы. Разумеется, тебе не нужно ничего делать с бровями. Вот только тут слегка подправить, но это не критично. Не то, что Светлана, которая вообще ничего не желает делать со своими бровями, и из-за них у нее сердитый вид.

– Это потому, что я сердита . И брови здесь ни при чем.

– Да, знаю, дорогая, ты всё время так говоришь. Но из-за них ты как бы глядишь исподлобья, словно угрюмый мальчишка. Ты могла бы стать куда привлекательнее. Как ты думаешь, Селин?

Я понимала, о чем речь, она имела в виду выражение, которое появляется у Светланы, если смотреть на нее под определенным углом, когда она опускает взгляд, и этот ее вид был мне дорог.

– Мне нравятся брови Светланы, – сказала я.

– Ах! – вздохнула она. – Вы, девочки, еще такие молоденькие.

– Я не чувствую себя молоденькой, – сказала Светлана. – Сегодня я постарела на тысячу лет. Селин, ты даже представить не можешь, какой был сегодня утомительный день. Мы с семи утра бесконечно спорим о том, как Саша просрала мое детство.

– Да нет, дорогая, мы не спорили, ведь я же полностью с тобой согласна. Я была чудовищем. Монстром. Но что толку зацикливаться на этом сегодня? Какая разница? Сейчас мы можем идти дальше. Разве я неправа?

Светлана ничего не ответила, но было чуть ли не слышно, как она закипает, словно кокосовое молоко в горшочке.

– Ты получилась великолепной, – сказала я и опустила ладонь на ее руку. – Ты просто взгляни на себя!

– Без толку! – воскликнула Светланина мать, постукивая кольцом по столу. – Даже будь она и впрямь чудовищем, нам просто пришлось бы иметь дело с тем, что есть. А спорить – без толку.

В первый день семестра мы проходили неправильные русские существительные: они внешне похожи на существительные женского рода, но при склонении требуют мужских окончаний. Это были хорошие слова: календарь, словарь, портфель, медведь. Иван опоздал и сел прямо позади меня. В его физическом присутствии с трудом верилось, что это он писал мне все те письма.

Поскольку мы сидели почти рядом, нас назначили парой в упражнении на творительный падеж. Надо было расспросить напарника, кем он хочет «стать» после университета. Ответ в любом случае получался существительным в творительном падеже. Я сказала, что хочу стать писателем.

– Что ты будешь писать? Рассказы, эссе, стихи?

– Нет, романы.

– Интересно, – сказал Иван. – Мне кажется, ты можешь написать хороший роман.

– Спасибо, – ответила я. – Мне кажется, ты можешь стать хорошим математиком.

– Правда? Откуда ты знаешь?

– Я не знаю. Просто вежливо отвечаю.

– А, понятно.

Казалось, говорить больше не о чем. Я оглядела класс. Все продолжали корпеть, словно тюлени, над своими диалогами.

– Где ты хочешь жить после университета? – спросила я, хотя этого не было в задании, и ответ не подразумевал творительного падежа.

– После университета? – он показал на пол. – Этого, Гарвардского?

– После университета. Этого, Гарвардского.

– Я хочу жить в Беркли.

Я попыталась вспомнить, что такое Беркли.

– Это… в Калифорнии?

Иван кивнул.

– Я хочу закончить магистратуру в Беркли, в Калифорнии.

Я никогда не бывала в Калифорнии и даже не думала о ней.

Варвара раздала последнюю порцию «Нины в Сибири». Там использовались все шесть падежей. Мы с Иваном вместе пошли по лестнице.

– Что ты будешь делать сейчас? – спросил он. Звучало экзистенциально.

– Не знаю, – ответила я, пытаясь не отставать.

Он замедлил шаг.

– Идешь на уроки?

– Нет, у меня окно, – сказала я. – А ты что будешь делать?

Он долю секунды поколебался.

– А я иду на занятия.

– А-а.

– Но мне очень не хочется.

Так не ходи , чуть не сказала я. Он подержал передо мной дверь, тяжелую несгораемую дверь. Мне не нравилось идти впереди него. Мне не нравилось, когда он исчезал из моего поля зрения, и не нравилось, что он смотрит мне в спину. Я прошла через дверь. Мы попрощались, и я отправилась в студенческий центр, где взяла кофе и села читать про Нину.

Затмение

Той весной случилось солнечное затмение. Нина с Леонидом поехали на конференцию в Улан-Удэ, город в восточносибирской Бурятской Республике, – считалось, что там это затмение будет видно лучше всего.

Презентация Нины прошла очень успешно. Все согласились, что это – «последнее слово в физике». Потом был большой ужин. Физики допоздна ели осетрину, пили водку, болтали и рассказывали анекдоты.

– Добрый вечер, – поздоровался незнакомец. Нина и Леонид обернулись и увидели… шамана. – Всего за два рубля я предскажу вашу судьбу, – продолжал шаман.

Леонид дал шаману два рубля. Тот долго разглядывал Нинину ладонь.

– У вас начинается новая жизнь, – наконец произнес он. – Мне кажется, вы скоро выйдете замуж.

Леонид дал шаману еще пять рублей.

На следующее утро Нина проснулась на заре и надела свои самые теплые вещи. Она взяла меховую шапку, подаренную в «Сибирской искре». Вместе с Леонидом они отправились на смотровую площадку. Там собралось много физиков.