Стивен Кинг - После заката (сборник)

Эмили поднялась, ощущая, как липнет к груди промокшая футболка. Волны уносили от берега что-то голубое, и, взглянув на себя, она поняла, что потеряла шорты.

– Ну и ладно, все равно порвались, – сказала Эм и, громко смеясь, начала отступать к берегу. Сперва вода доходила до колен, потом до голеней и, наконец, лишь до щиколоток. На такой глубине она могла стоять сколько угодно. Холодная вода почти успокоила саднящую боль в пятке, а морская соль наверняка отличный антисептик, ведь говорят же, что человеческий рот – настоящий рассадник микробов. – Да уж, – хохотала Эмили, – но какого черта…

Тут на поверхность воды вынесло Пикеринга. Он был уже футах в двадцати пяти от берега, бешено махал руками и кричал: «Помоги! Помоги! Я не умею плавать!»

– Знаю, – спокойно сказала Эм и сделала ему ручкой. – Может, акулу встретишь. На прошлой неделе Дик Холлис говорил, у них нерест.

– Помог… – очередная волна накрыла Пикеринга с головой, Эмили решила, что окончательно, но его вынесло на поверхность уже футах в тридцати от берега, – …мне! Пожалуйста!

Надо же, какой живучий! А ведь то, что он делал – молотил руками, словно надеясь чайкой взлететь над волнами, в принципе не могло принести результат. Течение уносило Пикеринга все дальше, а спасать его было некому.

Разве что Эмили.

Вернуться он не мог даже теоретически, но Эмили все равно добрела до брошенного кострища, схватила самую большую из обугленных палок и вместе со своей удлинившейся тенью осталась смотреть на залив.

Держался Пикеринг долго. Сколько именно, Эмили сказать не могла, ведь он забрал ее часы. Сначала он перестал кричать, потом превратился в белую точку над красной кляксой тенниски «Изод», а потом разом исчез. Через некоторое время Эм почудилась рука, поднявшаяся над водой наподобие перископа, но она ошиблась: Пикеринг просто исчез. Эх… Она не на шутку расстроилась. Скоро она станет собой, даже чуть лучше, но в тот самый момент… В тот самый момент ей хотелось, чтобы Пикеринг продолжал страдать, чтобы умирал долго и мучительно. Хотелось отомстить за Николь и остальных «племянниц».

«Я теперь тоже «племянница»?»

Да, пожалуй. Последняя «племянница». Которая бежала во весь опор. Которая выжила. Эмили села у брошенного кострища и отшвырнула обугленную палку. Вряд ли из нее получилась бы приличная дубинка, скорее от первого же удара она раскрошилась бы, подобно рашкулю. Огненно-оранжевое солнце ласкало западный горизонт. Еще немного, и он воспламенится.

Она думала о Генри, думала о маленькой дочке. От семьи ничего не осталось, но ведь когда-то она была такой же прекрасной, как двойная радуга над пляжем, и воспоминания о ней согревали душу. Она думала об отце. Скоро она встанет, доберется до «Зеленого шалаша» и позвонит ему. Скоро, но не сейчас. Сейчас хотелось просто сидеть на пляже, прижав стопы к песку, и обнимать колени ноющими от боли руками.

Ни рваные голубые шорты, ни красную тенниску Пикеринга к берегу не прибило. Мексиканский залив проглотил и то и другое. Пикеринг утонул? Этот вариант казался наиболее вероятным. Просто исчез он внезапно и не под волну попал, а просто исчез…

– По-моему, его забрала какая-то сила, – сказала Эм сгущающимся сумеркам. – Наверное, такой вариант мне больше нравится, бог знает почему.

– Потому что ты человек, милая, – ответил Расти Джексон. – Только и всего.

Простое объяснение полностью устроило Эмили.

В классическом фильме ужасов Пикеринг обязательно нанес бы еще один, последний удар: выбрался бы из темных вод Залива или, насквозь промокший, но живой, караулил бы Эм в стенном шкафу «Зеленого шалаша». Только она понимала: это не фильм ужасов, а жизнь, ее собственная жизнь, в которую она погрузится прямо сейчас и для начала вернется к дому из некрашеного ракушечника с ключом в коробке от пастилок «Сакретс», спрятанной под уродцем-гномом в выгоревшем (изначально красном) колпаке. Она воспользуется ключом, а еще телефоном. Первым позвонит отцу, потом в полицию, а потом, наверное, Генри. Генри ведь имеет право знать, что с ней все в порядке, верно? Хотя скоро он это право утратит, без особого, как казалось ей, сожаления.

Три пеликана спикировали на воду, потом взлетели, высматривая рыбу. Эм завороженно наблюдала, как они обретают равновесие в освещенном ярко-оранжевым солнцем воздухе. В те минуты лицом Эмили напоминала девчонку-сорванца, обожающую лазать по деревьям, только сама об этом даже не подозревала.

Птицы сложили крылья и синхронно нырнули в воду.

– Браво, пеликаны! – крикнула Эмили и зааплодировала, не жалея распухшего правого запястья.

Потом вытерла глаза, откинула волосы за спину, поднялась и зашагала к дому.

Harvey’s Dream

© Перевод. С. Самуйлов, 2010

Дженет поворачивается от раковины и – нате вам! – муж, с которым прожито почти тридцать лет, сидит за кухонным столом в белой майке и трусах «Биг дог» и молча на нее смотрит.

Все чаще и чаще по субботам она натыкается на этого командора Уолл-стрит здесь, в кухне, где он сидит – вот как сейчас, – ссутулившийся, с пустыми глазами, белесой щетиной на щеках, обвислой грудью за вырезом майки и торчащими волосами – будто у постаревшего и поглупевшего Альфальфы из «Маленьких негодников».

В последнее время Дженет и ее подруга Ханна частенько пугали друг дружку (как девчонки по ночам байками о привидениях) страшилками про то, что делает с людьми болезнь Альцгеймера: такой-то больше не узнает жену, такая-то не может вспомнить, как зовут детей.

Вообще-то она не верит, что эти молчаливые субботние «явления» и есть на самом деле ранние симптомы жуткой болезни. По будням Харви Стивенс уже без четверти семь свеж, подтянут и рвется в бой: шестидесятилетний – а в костюме ему больше пятидесяти… ладно, больше пятидесяти четырех и не дашь – бодрячок, получше многих умеющий и провернуть выгодную сделку, и купить с маржей, и сыграть на понижение.

Нет, думает она, Харви всего лишь примеряется к старости, и ей эти примерки не по душе. Дженет боится, что когда муж выйдет на пенсию, таким станет каждое утро: он будет вот так сидеть, пока она не подаст стакан сока и не спросит, старательно и безуспешно скрывая накапливающееся раздражение, желает ли он хлопья или только тост. Дженет боится, что, отвлекаясь от дел, будет каждый раз вздрагивать, видя Харви у бара в полосе яркого света, в майке и трусах, расставившего ноги, выставившего напоказ съежившийся пенис и пожелтевшие мозоли на пальцах, неизменно вызывающие в памяти «Императора мороженого» Уоллеса Стивенса. Боится, что он навсегда останется молчаливым и тупо сосредоточенным, а не свежим и бодрым, настроенным на деловой лад.