Тонино Бенаквиста - Малавита-2

Потому что, когда он увидел ее обнаженной, его вдруг пронзило, что она действительно что-то нашла в таком типе, как он: в жизни не сделавшем ничего, чтобы заслужить внимание создания, о котором можно лишь мечтать, и даже лучше, такого близкого и даже интересующегося его телом, которое уж совсем ни на что не похоже. Франсуа достаточно было протянуть руку, чтобы понять: она действительно находится тут – в том же пространстве, в том же времени, что и он. И в конце концов он сделал это, но вместо того, чтобы погладить ей плечи или грудь или провести рукой по бедрам, он пощупал ее руку выше локтя, словно удостоверяясь, что она настоящая.

Через две недели он все же принял этот подарок небес и превратился в пылкого любовника, в постоянном восторге от этого тела, которое он ни на минуту не мог оставить в покое своими ласками.

Уоррен терпел шесть долгих месяцев, прежде чем ему удалось наконец привлечь внимание Лены. Шесть месяцев он ловил каждый знак, придумывал разные военные хитрости, шесть месяцев предавался любимому занятию: рассматривать профиль Лены – справа, когда она садилась у окна, слева, когда она оставалась у батареи. На основных предметах она усаживалась вместе с Джессикой Курсьоль, своим клоном, которая носила такой же толстый свитер и такие же черные ботинки, строила такие же страдальческие гримасы при столкновении с малейшей трудностью. Но Лена выбрала вторым языком испанский, а Джессика – немецкий, и каждый раз перед уроком иностранного языка, расходясь по разным кабинетам, неразлучные подруги обменивались четырехкратным поцелуем в знак душераздирающего прощания. После чего Лена садилась рядом с Доротеей Курбьер, немного слишком girly, на ее вкус, но достаточно способной к языкам, чтобы помочь ей в переводе сложного куска, и достаточно cool, чтобы дать списать конспект пропущенного урока. Но вмешался случай: один раз заболела Доротея, в другой – Лену отсадили от нее за списывание, и вот в долю секунды свершается чудо: Уоррен оказывается бок о бок с ней. В те редкие разы, когда такое случалось, Лена не удостаивала своего соседа даже взглядом и сидела, демонстративно уткнувшись носом в папку. Уоррен же дышал животом, чтобы унять колотившееся сердце, и, чувствуя, как горит лицо, боялся, что это будет замечено, но тут уж он ничего не мог поделать, разве что подпереть ладонью щеку и принять отсутствующий вид. Впрочем, все эти старания были напрасны, Лена действительно не замечала его, этот мальчик для нее не существовал, он был некой прозрачной субстанцией, занимающей левую сторону ее стола.

Уоррен разрывался между желанием убежать, шепнуть ей на ухо что-нибудь смешное или совершить какой-нибудь дерзкий поступок, который привлек бы ее внимание. Но вместо этого он скатывался к обычной браваде, которую демонстрируют подростки, оказавшись на краю непреодолимой пропасти, разделяющей мальчиков и девочек. Эта дура меня в упор не видит. Ему никогда еще не приходилось ощущать себя настолько не у дел. Его игнорируют – и кто? Единственное на свете существо, чье внимание он хотел бы привлечь. В этом должна быть какая-то логика, но какая? Иногда, когда они оба раскрывали учебник, их локти соприкасались, Уоррен вздрагивал как от удара током, она же, ничего не замечая, продолжала начатое действие и в лучшем случае бросала ему безразлично: Какая страница? Застигнутый врасплох, он отвечал: Не знаю, и тогда она спрашивала у кого-нибудь другого. Что бы такое ему придумать, чтобы Лена Деларю заметила его существование? Получить высший балл за сочинение? Завести скутер? Накачать плечи, как у пловца? Что же сделать, чтобы она наконец стала воспринимать его живым существом?

Впрочем, что касается способов ее поразить, у него был огромный выбор! Он мог бы, например, наклониться на уроке к ее уху и сказать: Знаешь, а я вырос среди убийц, я умел заводить угнанную машину, до того как научился говорить, я с завязанными глазами могу перезарядить П-38, а когда мне исполнилось двенадцать лет, папа, тайком от мамы, повел меня праздновать мой день рождения в стрип-бар. Чистая правда, о которой он не имел права говорить, и все же это даже не приходило ему в голову, потому что рядом с ней он становился обыкновенным мальчишкой, как все, который мечтает впечатлить девочку тем, что бегает быстрее всех или дальше всех метает мяч. Тем временем раздавался звонок, и Лена бежала в коридор, чтобы рассказать Джессике о потраченном впустую часе. А Уоррен проклинал все на свете, сгорая от стыда, что упустил такой случай. В холле он видел толпы парней, гордо прогуливавшихся под руку с девчонкой. Эти ребята будут похрабрее его, даром что он Манцони. В других школах он был на положении главного, перед которым все пресмыкались. Он сам производил впечатление на девчонок, а не наоборот. Всего год назад, в предыдущем лицее, одна девица из последнего класса пожелала стать его «первой», как она сама выразилась. Я буду твоей первой женщиной, ты никогда меня не забудешь, всю жизнь ты будешь помнить о Беатрис Вале.

С тех пор как Уоррен перестал видеть себя в будущем великим архитектором коза ностры, он утратил все свое высокомерие, весь апломб, превратившись в глазах окружающих в простого смертного. Учителя считали его слишком робким, а немногочисленные приятели удивлялись, что он исчезает сразу после занятий. Единственный раз в жизни он принял приглашение на вечеринку в надежде увидеть там Лену Деларю. Уоррен не находил себе места, чувствовал себя нескладным и нелепым, шутил невпопад, танцевал из-под палки, не мог вписаться ни в один разговор. Лена же веселилась вовсю, ощущая себя совершенно непринужденно и в своем возрасте, и в своем времени.

Устав мучиться, Уоррен стал жаловаться на девчонок сестре, когда та заглянула в родительский дом.

– Ладно, хватит скулить, как ее зовут?

– Кого?

– Ту, которая тобой никак не заинтересуется.

– Лена.

– Ну и в чем проблема?

– У меня такое ощущение, что я невидимка.

– И сколько это длится?

– Через десять дней будет полгода.

Бэль попыталась ему помочь, но наговорила обычных штампов, надавала самых банальных советов, так что ей не удалось убедить и себя саму.

– Она должна понять, что я существую.

– Ты никогда не займешь первое место по математике, стометровку даже я бегаю быстрее тебя. Конечно, ты очень красивый, но я говорю так, потому что я твоя сестра. Правда, у тебя есть испачканный кровью платок, который принадлежал Лаки Лучано, но вряд ли это пригодится тебе с твоей Леной.

– Есть у меня одна мысль, но…

– Ой, не люблю я, когда ты вот так смотришь… Что за мысль-то?

Ночь спускалась на холм Мазенк, Фред оставил свой шезлонг, Малавита последовала за ним. Он вернулся к своей пишущей машинке, ворча на Мэгги, которая за весь день не удосужилась позвонить. Он считал, что на связь должна выходить она. Те, кто уезжает, дают о себе знать тем, кто остается, а не наоборот. С тех пор как мадам стала проводить рабочую неделю в Париже, занимаясь своей лавочкой, она появлялась дома лишь к вечеру пятницы, и начиная со среды дни для него тянулись бесконечно. Поэтому ему особенно нравилось, когда она звонила именно в этот день, говоря приятные вещи на его родном языке, потому что здесь, в деревне Мазенк (департамент Дром), случай поговорить по-английски, да еще и с характерным для Ньюарка (штат Нью-Джерси) акцентом, представлялся ему нечасто. Он так и будет бурчать, пока не зазвонит телефон, злиться на нее, обзывать всеми словами, его злость даже отразится на его сочинении: вот он сейчас пойдет и замочит ни за что какого-нибудь персонажа, который спокойно мог бы дожить до эпилога. Действительно, в середине главы он вдруг состряпал из ничего новый персонаж, сорокалетнюю женщину по имени Мардж, которая должна будет умереть в страшных муках при неясных обстоятельствах и из-за которой читателю явно придется вернуться на несколько страниц раньше, потому что ему покажется, что он что-то упустил. Когда в шесть вечера наконец раздался телефонный звонок, Фред не смог удержаться и выдал себя с первых слов: