Тереза Дрисколл - Я слежу за тобой

Теперь он наблюдает, как машина едет прочь – водителю явно неудобно на их дороге. Едет медленно. Генри решил не сдавать в аренду и не продавать больше ни клочка земли, которую таким трудом добыли его отец и дед. Что из того, что туризм выгоднее? Летние домики. Лагерь. В душе Генри по-прежнему фермер и поэтому заботится о своих немногочисленных овцах и коровах. Он не узнал мужчину, приезжавшего в дом. Высокий и худой, а лица с такого расстояния не разглядеть. На мгновение Генри думает, не полиция ли, ощущая привычный прилив адреналина.

Прошел год, и Генри, в отличие от жены, не ждет, что дочь вернется живой.

Ага, на дорогу выходит Барбара – проверяет, что визитер уехал. Он уже решает, что нужно спуститься и выяснить, что, черт побери, происходит, когда слышит блеяние за спиной. Повернувшись, Генри видит, как две овцы, скользя по грязи на нижнем краю поля, сползают к потоку. Проклятье, надо спуститься и перегнать их повыше – на безопасный участок.

На промокшей насквозь земле это занимает очень много времени.

Тупые овцы. Безмозглые.

Он подзывает Сэмми, поджавшего хвост. Даже пес не любит это поле и смотрит на Генри как на психа. «Что мы тут делаем? Ты нормальный – тащить сюда квадроцикл?»

Наконец с помощью Сэмми удается отогнать заблудших овец и остальное стадо на участок повыше. Генри ведет их дальше, через ворота на соседнее поле – трава там пожиже, зато ночью безопаснее. Запирает ворота, зовет Сэмми к ноге и наконец направляется по боковой аллее к дому.

Это Аллея Примул. В детстве ее очень любила Анна – из-за высоких живых изгородей; с удовольствием собирала букетики полевых цветов.

«Папа, давай, кто быстрее!»

Генри закрывает глаза, наслаждаясь приятными воспоминаниями, и стоит неподвижно. Он видит дочку в розовой дутой куртке, в розовой шапке с помпончиками и в розовых перчатках. «Давай, папа! Я тебя обгоню!» И букетик примул в руке.

Только ощутив, как Сэмми тычется носом ему в ногу, Генри открывает глаза.

Все хорошо, малыш. Все хорошо. Он гладит голову пса, глубоко вздыхает и идет домой.

В прихожей снимает сапоги, приказав колли, вымазавшейся в грязи, ждать.

– Кто к нам приезжал?

Бледная Барбара выходит с кухни, вытирая руки о фартук.

– Частный детектив.

– Какого черта понадобилось тут частному детективу?

– Он говорит, что Элла – та женщина из цветочного магазина – получает подметные послания.

– И что?

– Не в социальных сетях. Настоящие письма или открытки. Доставляют домой. Гадко.

– А мы тут каким боком?

– По-моему, частный сыщик решил, что их посылала я.

– Он тебя обвинял?

– На словах нет, но смысл был таков. Как будто одолжение мне делает. Предупреждает.

Генри молчит, прищурившись.

– И пока ты не спросил: нет, я их не посылала.

– Ладно, надеюсь, ты сказала ему, чтобы больше не приезжал. Может, позвонить Кэти? Или лондонской команде?

– Незачем. Я попросила его не возвращаться.

– И ты больше ничего не говорила? Никаких глупостей, Барбара? Обо мне?

Она серьезно смотрит на него. Не мигая, холодными глазами.

Генри чувствует, как учащается его пульс.

– Нет, Генри. Я не говорила никаких глупостей .

Он садится на старую церковную скамью, которая служит лавкой в прихожей.

– Дженни дома?

– Поехала в город. Хочет новое пальто на ночное бдение. Что-нибудь теплое и элегантное.

Генри с самого начала очень ясно заявил, как относится к этому ночному бдению. Он не религиозный человек. Идею подал местный викарий. Молитвы и свечи по поводу годовщины. Изначально назначили на четверг… ровно год, день в день. Но когда подтвердилась реконструкция по телевизору, решили перенести на субботу. И людям удобнее – выходной.

Барбара задирает подбородок.

– Мать Сары надеется, что мы сможем отложить бдение, пока Сара не поправится, чтобы присутствовать. Я сказала, что идея не очень удачная и Саре нужно заниматься только здоровьем. Думаю, все устроим, как планировали.

– Ты по-прежнему считаешь затею стоящей?

– Не знаю, Генри. Но люди были так добры, и они как будто ждут чего-то… Журналисты будут фотографировать – это поддержит интерес публики. По словам Кэти, нам важно поддерживать интерес публики.

– А как Сара? Утверждает, что это случайность – с таблетками?

Никто не сочтет передоз случайностью, думает Генри. Хотел бы он относиться к Саре с большим сочувствием, да только не получается.

– Я сам заварю чай, милая. Отдышись хоть десять минут!

Слышу голос мужа, но не оборачиваюсь. С верхней ступени лестницы гляжу, не отводя глаз, на почту на коврике перед дверью. И среди счетов и писем вижу знакомый черный конверт. Теперь адрес напечатан на кремовой наклейке.

– Я прекрасно себя чувствую. Правда. Ты же знаешь: не люблю присаживаться. – Я спускаюсь, хватаю письма с пола, сжимаю их в руках, ощущая в конверте плотную открытку, и запихиваю ее в середину, пока Тони спускается по ступенькам.

– Ты точно в порядке, Элла?

– Как насчет бутербродов с грудинкой? Скажи Люку: пятнадцать минут. Пропустит автобус, если не поторопится. – Я чувствую, как колотится в груди сердце, и специально не гляжусь в зеркало в холле – не хочу видеть улику: покрасневшие щеки.

Я действительно думала, что, обратившись к Мэтью, все прекращу; честно считала, что не придется беспокоить Тони, который и так всем этим сыт по горло.

На кухне просматриваю почту и отбираю для Тони рассылки из винного клуба и банка. Знаю, что должна рассказать ему, и уже дала себе слово, что скоро расскажу. Очень скоро. Как только поговорю с Мэтью. Но Тони снова расстроится, а он просто завален работой – его ждет повышение. И мне плохо, поскольку он ясно предупреждал меня – не ездить в Корнуолл. Господи… Я так надеялась, что Мэтью разберется с этим делом.

– Что-нибудь стоящее? – Тони смотрит на почту у меня в руках.

– Страховая компания. Скидка при страховке нескольких автомобилей.

Тони корчит гримасу и отворачивается, а я включаю печку и начинаю возиться с хлебом и грудинкой. И тут звонит телефон.

– Возьму, – говорю я. Неужели Мэтью? Я ведь, кажется, просила его звонить в магазин.

– Элла, что-то происходит, а ты не говоришь – что.

– Не сейчас, Тони. Пожалуйста. Все хорошо. – Черт. Если это не мать из Корнуолла, придется нести открытки в полицию. И рассказать Тони.

Одной рукой открывая новую упаковку грудинки, второй беру трубку, намереваясь сказать Мэтью, чтобы перезвонил позже, в магазин.

– Это мама Люка?

– Да, Элла Лонгфилд. Кто говорит?

– Ребекка Хильер, мама Эмили. Я хотела подтвердить договоренность. О встрече.

– Встрече? Боюсь, я не понимаю…

Долгое молчание.