Клайв Баркер - Алые песнопения

Clive Barker

THE SCARLET GOSPELS

Печатается с разрешения автора и литературных агентств Janklow & Nesbit Associates и Prava I Perevodi International Literary Agency Перевод Сергея Крикуна

Перевод с английского Сергея Крикуна

Copyright © 2015 by Clive Barker

© Сергей Крикун, текст

© Сергей Неживясов, иллюстрация на обложку

© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2019

Наконец, долгое могильное молчание нарушил голос Джозеф Раговски, и ничего приятного в нем не было – ни по звучанию, ни по смыслу.

– Да вы только взгляните на себя, – молвил он, рассматривая пятёрку магов, пробудивших его от лишенного грёз сна. – Вы что привидения, все до единого.

– Ты и сам выглядишь не ахти, Джо, – отозвалась Лили Саффро. – Твой бальзамировщик слегка переусердствовал с румянами и подводкой для глаз.

Раговски заворчал, вскинул руку к щеке и стер немного грима, которым пытались скрыть подарок жестокой смерти – тошнотворную желтизну. Его забальзамировали (вне всяких сомнений, наспех) и задвинули на полку в фамильном мавзолее, находившемся на окраине Гамбурга.

– Надеюсь, вы так потрудились не просто затем, чтобы забросать меня дешевыми остротами, – сказал Раговски, осматривая объекты, усеивавшие пол вокруг. – Как бы то ни было, я впечатлен. Некромантические ритуалы не терпят халатности.

Колдуны воскрешали Раговски ритуалом Н’гуз, требовавшим яиц от безупречно белых голубок, которым вкололи кровь первой девичьей менструации, – их следовало разбить и вылить в двенадцать алебастровых чаш, окружавших труп, при этом каждый сосуд содержал и другие причудливые ингредиенты. Чистота являлась главным условием данного ритуала. У птиц – ни перышка другого цвета, кровь – первой свежести, а две тысячи семьсот девять цифирей, начертанных чёрным мелом, должны были начинаться под кругом из чаш и спиралью закручиваться к месту, где лежал труп воскрешаемого, – в строго определенном порядке, без затёртостей, разрывов или исправлений.

– Элизабет, это ведь ты постаралась, не так ли? – поинтересовался Раговски.

Элизабет Коттлав – старшая из пяти магов; женщина, чьи знания некоторых из самых сложных и неуловимых сохраняющих заклинаний и ритуалов не уберегли ее лицо, и оно выглядело так, будто ее владелица потеряла аппетит и способность спать десятки лет тому назад – кивнула.

– Да, – ответила она. – Мы нуждаемся в твоей помощи, Джоуи.

– Давно ты меня так не называла, – сказал Раговски. – Обычно это случалось, когда мы трахались. Меня и сейчас собираются объебать?

Коттлав метнула быстрый взгляд на своих сотоварищей магов – на Лили Саффро, Йяшара Хейадата, Арнольда Полтэша, Теодора Феликссона – и увидела, что оскорбления Раговски забавляют их не больше, чем её.

– Вижу, могила не лишила ядовитости твой язык, – заметила она.

– Да ёб вашу мать, – вздохнул Полтэш. – В этом-то и заключалась главная проблема! Что мы сделали, что не сделали, что имели и не имели – все это неважно, – он покачал головой. – Сколько времени и сил было растеряно на попытки переплюнуть друг дружку, а ведь мы могли сотрудничать… у меня слезы на глаза наворачиваются.

– Вот и рыдай, – сказал Теодор Феликссон. – А я буду сражаться.

– Да. Прошу. Избавь нас от зрелища твоих слез, Арнольд, – подала голос Лили. Из пяти магов сидела только она – по той простой причине, что у нее отсутствовала левая нога. – Всем бы нам хотелось, чтобы всё сложилось иначе…

– Лили, дорогая, – молвил Раговски, – не могу не заметить, что ты уже не та женщина, что была раньше. Что стало с ногой?

– Вообще-то, – отозвалась она, – мне повезло. Он меня почти сцапал, Джозеф.

– Он?.. То есть, его не остановили?

– Мы – вымирающий вид, Джозеф, – сказал Полтэш. – Настоящий вымирающий вид.

– Сколько членов Круга осталось? – внезапно в голосе Джозефа послышалась тревога.

Пятёрка обменялась молчаливыми взглядами. Наконец, кто-то заговорил – это была Коттлав.

– Мы – все, кто остался, – сказала она, вперив взор в одну из алебастровых чаш и её окровавленное содержание.

– Вы? Всего пятеро? Не может такого быть.

Из манер и голоса Раговски улетучились весь сарказм и мелочная сварливость. Даже яркие краски бальзамировщика не могли смягчить ужас на его лице.

– Сколько времени я пролежал?

– Три года, – ответила Коттлав.

– Пошутить решили? Как такое возможно? – недоумевал Раговски. – В одном Высшем Круге было двести семьдесят один человек!

– Да, – сказал Хейадат. – И это только те, кто пожелал числиться среди нас. Невозможно сказать наверняка, скольких непосвящённых он забрал. Несколько сотен? Тысяч?

– И ещё никак не узнать, чем они владели, – добавила Лили Саффро. – У нас был довольно точный список…

– Однако даже он был неполным, – сказал Полтэш. – У каждого из нас есть тайное имущество. У меня точно.

– Ах-х… святая правда, – вздохнул Феликссон.

– Пятеро… – повторил Раговски, покачивая головой. – Почему вы не собрались, не пораскинули мозгами и не придумали, как его остановить?

– Вот зачем мы взяли на себя труд вернуть тебя к жизни, – сказал Хейадат. – Поверь, никто из нас не совершал этого по доброй воле. Думаешь, мы не пытались поймать ублюдка? Еще как , блять. Но демон чертовски умен…

– И с каждым разом он всё умнее, – кивнула Коттлав. – В некотором роде, ты должен быть польщен. Тебя он забрал в числе первых потому, что как следует подготовился. Он знал, что только ты мог объединить нас всех против него.

– А когда ты умер, мы бранились и тыкали друг в друга пальцами, как склочные школьники, – вздохнул Полтэш. – Он настигал нас по очереди, поодиночке, появляясь в разных частях земного шара – мы и предположить не могли, где он нанесет следующий удар. Многие пропали так, что никто ничего и не заподозрил. Вести находили нас позже – обычно через несколько месяцев. А то и год спустя. Просто так, случайно. Пытаешься с кем-то связаться, и оказывается, что их дом продан, сгорел до основания или же просто брошен на поживу плесени. Я навещал парочку таких мест. Помните дом Брэндера в Бали? Я там бывал. А поместье доктора Бигандзоли в окрестностях Рима? И туда ездил. Не обнаружилось и следа мародерства. Местные так боялись слухов о жителях усадьбы, что не осмеливались и шага туда ступить – даже несмотря на тот очевидный факт, что дома никого не было.