Бернар Вербер - Смех Циклопа

Кристиана Тенардье закуривает сигару и молча попыхивает – у нее это признак напряженного раздумья.

– «Циклоп – жертва убийства» – это была бы оглушительная сенсация, не так ли? – выдавливает Флоран Пеллегрини. – Так мы поставили бы шах и мат ежедневным изданиям.

Заведующая редакцией выдыхает долгожданное облако дыма.

– …или утратили бы всякое доверие и превратились в посмешище для всего Парижа. – Она сверлит взглядом молодую журналистку, но та не опускает глаз. В этой безмолвной дуэли сквозит та враждебность, которой всегда захлебываются претенденты на власть: Александр Великий бросал вызов своему отцу, македонскому царю Филиппу II, Брут пристально смотрел на Цезаря, прежде чем ударить его кинжалом, Даниэль Кон-Бендит не боялся в 1968 году вооруженного до зубов спецназа. Того, кто моложе, всегда обуревает одна и та же мысль: «Прочь с дороги, старый хрыч, твое время прошло, теперь будущее – это я».

Кристиана Тенардье знает это. Ей хватает ума, чтобы понимать, как кончаются эти схватки: редко в пользу старшего. Знает это и Лукреция.

«Образование, – думает она, – да и иерархия в структуре в конечном счете нужны только для одного: принуждать молодежь к терпению, пока старые бездари не закончат свою игру во власть и не уступят ей место».

– Смерть Циклопа – убийство?.. – задумчиво бормочет Тенардье.

Журналисты уже шепчут друг другу на ухо скабрезности. Они готовы поднять выскочку на смех, демонстрируя свою преданность заведующей.

Та поднимается и плющит свою сигару в пепельнице.

– Прекрасно, мадемуазель Немрод, я даю вам разрешение на расследование. Но учтите две рекомендации. Во-первых, все должно быть всерьез, с доказательствами, надежными показаниями, фотографиями, не противоречащими друг другу, и проверяемыми фактами.

Журналисты дружно кивают, ценя естественную начальственную властность.

– И второе: удивите меня!

«Когда сотворено было тело человеческое, все его части захотели быть главными.

МОЗГ говорил: «Раз я управляю всей нервной системой, то главным быть мне».

НОГИ говорили: «Раз мы поддерживаем все тело в прямом положении, то главными должны быть мы».

РУКИ говорили: «Раз мы делаем всю работу и зарабатываем деньги, чтобы кормить тело, то мы и должны быть главными».

ГЛАЗА говорили: «Раз мы поставляем всю информацию о внешнем мире, нам и быть главными».

РОТ говорил: «Раз я всех кормлю, то главным должен быть я».

И так далее: СЕРДЦЕ, УШИ, ЛЕГКИЕ.

Наконец высказалось ЗАДНЕПРОХОДНОЕ ОТВЕРСТИЕ, потребовавшее главенства для себя. Остальные части тела высмеяли саму мысль, что ими может помыкать простая задница.

Тогда ЗАДНЕПРОХОДНОЕ ОТВЕРСТИЕ разгневалось, закрылось и отказалось действовать. Скоро воспалился МОЗГ, остекленели ГЛАЗА, ослабли и перестали ходить НОГИ, бессильно повисли РУКИ, повели борьбу за выживание СЕРДЦЕ и ЛЕГКИЕ. И все стали умолять МОЗГ, чтобы он уступил и позволил быть главным ЗАДНЕПРОХОДНОМУ ОТВЕРСТИЮ.

Так и вышло. После этого все части тела вернулись к своим делам под руководством ЗАДНЕПРОХОДНОГО ОТВЕРСТИЯ, занявшегося в основном, как и подобает всякому начальнику, достойному так называться, устранением «неприятностей».

МОРАЛЬ: чтобы стать главным, вовсе не обязательно быть мозгом, гораздо больше шансов на успех у простой ЗАДНИЦЫ».

Из скетча Дариуса Возняка

«У задницы есть будущее».

Глаза Лукреции Немрод прочли современную басню о «мозге и заднице», поэтому ее рот улыбается. Рука сминает бумажку, незаметно подсунутую ей на редакционном совещании Флораном Пеллегрини.

«Простенькая, но своевременная шутка способна здорово подбодрить», – думает она.

Крупный репортер, специалист по уголовным делам, подходит к ней после совещания и садится на свой письменный стол, что напротив ее стола.

– Ты с ума сошла, Лукреция? Что на тебя нашло, зачем ты понесла эту абракадабру про убийство Дариуса? Ты здорово влипла! Забыла, что ли, что и так у Тенардье под прицелом? Ты же хотела к концу года перейти в штат! Что ж, теперь готовься к пособию по безработице.

Молодая женщина с изумрудными глазами, морщась, массирует себе плечи.

– Я люблю загадочные убийства в закрытом помещении. Это настоящий вызов а-ля Гастон Леру.

Ее собеседник ухмыляется.

– Ни ранений, ни улик, ни свидетеля, ни мотива! И вообще, ни малейшей возможности что-либо сделать!

Лукреция Немрод замечает краем глаза стопку корреспонденции на углу своего стола. Никуда не денется, решает она.

– Люблю, когда репортаж – крепкий орешек.

– Ты хоть понимаешь, куда суешься?

– Мне нравился Циклоп.

Он смотрит на нее с искренним сочувствием.

– Меня ты не переубедишь своими фокусами с Виктором Гюго, говорившим, что коровы не пьют молока.

Старый журналист корчит гримасу, и она знает, что его беспокоит печень. Он слишком много пьет, несколько курсов дезинтоксикации не пошли впрок. Чтобы унять боль, он прибегает к привычному обезболивающему: достает рюмку и бутылку виски. Немного помедлив, он хлебает прямо из горлышка.

Нет, я не закончу свою жизнь, как Флоран, в страхе перед начальством, стремясь всем нравиться, постоянно идя на компромиссы с собственной совестью.

Он надолго присасывается к бутылке, потом с гримасой отвращения продолжает:

– Осторожнее, Лукреция, ты не отдаешь себе отчета, что ходишь в «Геттёр Модерн» по лезвию бритвы. Если оступишься, никто тебе не поможет. Даже я. Твоя идея расследовать смерть Дариуса кажется мне попросту бредовой.

Он протягивает ей бутылку. Она, поколебавшись, отрицательно крутит головой.

Что, если он прав? Что, если я сильно просчиталась с выбором сюжета? Что ж, теперь уже поздно. Начал – доведи дело до конца.

Она смотрит на листок с анекдотом про задницу, мнет его, скатывает в шарик, бросает в направлении мусорной корзины под столом у старого пьяницы-журналиста и промахивается всего на пару миллиметров.

Флоран Пеллегрини поднимает бумажку дрожащей рукой и тоже бросает. 1:0!

Он парит высоко в небесах. Другие кружат вокруг. Наконец ворон с блестящими антрацитовыми крыльями планирует на треснутый надгробный камень. Рядом опускаются соплеменники, подхватывающие его крик. Их сварливая песня по душе им одним.

Похороны Циклопа на кладбище Монмартр – главное событие дня.

Процессия медленно движется за катафалком, увешанным розовыми флажками с символом усопшего – глазом-сердечком.

В длинной веренице людей бредут члены семьи Дариуса, его друзья и, конечно, первые шутники страны, мастера фарса, игры слов. У всех понурый вид, и все облегченно переводят дух: дождь на время перестал.