Генрик Ибсен - Пер Гюнт: стихотворения

А позже я видел однажды, как он
К нам в город привез улов.
Он был, несмотря на седины, силен,
И весел, и бодр, и здоров.
Он девушек словом смущал озорным,
С юнцами, как равный, шутил,
Он в лодку садился прыжком одним
И, парус поставив, отважно под ним
В морскую даль уходил.

Все то, что я слышал о нем не раз,
Теперь вам поведаю я:
Чудесным покажется мой рассказ,
Но все это правда, друзья!
Я все это знаю от тех, кто жил
С ним рядом в краю родном,
От тех, кто глаза старика закрыл,
Когда на седьмом десятке почил
Он вечным, спокойным сном.

Он был уже с детства мальчишка-пострел,
Раненько ушел от родных,
Везде побывал он и все посмотрел,
Был юнгой из самых лихих.
Но как-то однажды, придя в Амстердам,
По дому он вдруг заскучал,
На судне «Союз» (капитан был Прам)
Он прибыл к забытым родным берегам,
Но парня никто не узнал.

Да как его было, такого, узнать:
Он стал и силен, и красив!
Но умер отец, умерла и мать,
До встречи с сынком не дожив.
Бродил он, угрюмый, дней шесть или пять,
Но был он не зря моряком:
Не мог он бездомным по суше блуждать,
Уж лучше уйти и скитаться опять
В огромном просторе морском.

А годом позднее жену он взял.
Соседи шептались: «Гляди!
Напрасно он с нею судьбу связал,
Еще пожалеет, поди!»
Всю зиму он прожил, счастливый вполне,
В уютном гнезде родном:
Цветы, занавески на каждом окне,
И ярко на снежной блестел белизне
Веселый маленький дом.

Но тронулись льдины, и Терье вдруг
На бриге ушел опять,
Лишь осенью гуси, летя на юг,
Могли бы его повстречать.
Нахмурился он, возвращаясь домой:
Почувствовал тяжесть в груди,
Веселая воля была за кормой,
И скучная жизнь с подступавшей зимой
Ждала его впереди.

Направившись к дому, веселым друзьям
С улыбкой он вслед поглядел:
Разгульную жизнь он любил и сам
И втайне о ней пожалел.
Но в комнате мирной увидел он,
Невольно душой умилясь:
Жена его кроткая пряла лен,
А в люльке румяная, как бутон,
Малютка лежала смеясь.

И с этого часа моряк удалой
Впервые стал домовит:
Бывало, работает день-деньской,
А вечером с дочкой сидит.
Когда же, в предпраздничный вечер, гулял
Народ на соседних дворах,
Он лучшие песни над люлькой певал
И маленькой Анне играть позволял
Ручонкой в своих кудрях.

Но вот начался великий раздор,
Жестокий девятый год.
С печалью и ужасом до сих пор
О нем вспоминает народ.
Вдоль берега флот английский стоял —
Угрюмые крейсера,
Богач разорялся, бедняк погибал,
И каждый больной и голодный знал,
Что смерть стоит у двора.

Но Терье осилил и страх, и недуг,
Ведь помнил он в час лихой,
Что есть неизменный, испытанный друг —
Огромный простор морской.
Не зря он умел отлично грести,
Не зря был он смел и силен:
Надеясь семью от страданий спасти,
Задумал он в лодке зерна привезти,
Морской миновав кордон.

Он лодку поменьше себе подобрал,
Без паруса вышел он:
Доверившись морю, он так полагал,
Ты морем самим охранен.
Он рифы и прежде не раз обходил,
И в шторм, и в густой туман,
Но рифов и штормов опасней был
Тот коршун, что зорко за морем следил, —
Военный корабль англичан.

Но, верой в судьбу и удачу силен,
На весла рыбак налегал;
Вот лодку на отмель вытащил он
И груз драгоценный взял.
Хоть был этот груз не великой цены —
Всего три мешка зерна, —
Но для рыбака из голодной страны
Жизнь маленькой дочки и жизнь жены
Была в нем заключена.

Три дня и три ночи боролся храбрец
С волнами, не видя земли,
На утро четвертого дня наконец
Забрезжило что-то вдали.
То были не толпы бегущих туч,
А цепи суровых скал,
И синий, над строем вершин и круч,
Встал Именес – широк и могуч,
И Терье свой берег узнал.

Он дома! Теперь семья спасена!
Как сердце взыграло в нем!
Он Бога за эти мешки зерна
Восславил в восторге своем.
Но замерла речь, помутился свет
От страха в его глазах:
Не мог ошибиться Терье, о нет!
Входил в Хеснессунн английский корвет
Победно, на всех парусах.

С корвета заметили лодку. Звучит
Сигнал. Закрыты пути.
Но Терье на запад отважно спешит,
Еще надеясь уйти.
Он слышит, как в шлюпке матросы поют,
Но рук не жалеет он,
И крепкие весла по волнам бьют,
И волны дорогу ему дают,
Вскипая со всех сторон.

К востоку от Хомборгсунна есть
Еслинг – угрюмый риф;

Воды два фута бывает здесь,
Когда высокий пролив.
Здесь блещет и пенится водоворот
И в шторм, и в погожие дни,
Но каждый, кто лодку умело ведет,
Надежную пристань всегда найдет
За рифом, в глубокой тени.

Туда-то лодчонка неслась, как стрела,
Минуя гряды камней,
Но шлюпка английская следом шла,
И пятнадцать матросов – в ней.
Тут Терье, великой тоски не тая,
Сквозь грохот прибоя вскричал:
«Ведь только домой торопился я!
Там – голод! Там – дочь и жена моя!
Я хлеб привезти обещал!»

Но громче его закричали они:
«Над нами британский флаг!
Отныне хозяева мы одни
В норвежских ваших морях!»
Вдруг Терье на риф наскочил большой,
И шлюпка матросов за ним.
Ему офицер скомандовал: «Стой!»
И лодку пробил, как мальчишка злой,
Ударом весла одним.

В пробоину хлынувшая вода
Мешки потащила на дно,
Но Терье в беде не робел никогда:
Рванулся спасать зерно.
Матросов он яростно расшвырял,
Упрям и отчаянно смел,
Нырял, задыхался и снова нырял,
А враг беспощадный его поджидал,
Как пленника, взяв на прицел.

Победный салют был немедленно дан:
Доставлен рыбак на корвет!
На мостике гордо стоял капитан —
Юнец восемнадцати лет.
Он первую битву не проиграл,
Ну, как тут надменным не быть!
А Терье пред ним на колени упал,
Пощады прося, как ребенок, рыдал,
Чтоб сердце мальчишки смягчить.

Он плакал – они хохотали в ответ,
И смех был презрительно-зол.
Но вот горделиво английский корвет
К родным берегам пошел.
Затих Терье Викен; он горем своим
Врагов не хотел потешать,
И те, что недавно смеялись над ним,
Дивились, как странно он стал недвижим,
Решившись надолго молчать.

Пять тягостных лет он в тюрьме просидел,
Отсчитывал день за днем,
Согнулся, состарился он, поседел
От мысли о доме родном.
Но с этой лишь мыслью – заветной, одной —
Неволи он вытерпел ад.
Час пробил. Покончено было с войной,
И пленных норвежцев на берег родной
Доставил шведский фрегат.

И Терье на землю сошел опять,
Где был его отчий дом;
Никто молодого матроса узнать
Не мог в моряке седом.