Густав Хильгер - Россия и Германия. Союзники или враги?

Посредником, чьими услугами я воспользовался в данном случае, был человек, чьей судьбе будет суждено сыграть важную роль – для добра или зла – в германо-советских отношениях в будущем. Карл Радек относился к той группе большевиков, которые находились в Швейцарии вместе с Лениным, когда свершилась русская (Февральская. – Ред.) революция, и которым имперское германское правительство разрешило проезд через территорию Германии, чтобы дать им возможность вернуться в Россию. С того времени Радек был особым задушевным другом Ленина, который ценил его острый ум и блестящее перо. Родившись в австрийской части Галиции, Радек активно участвовал в германском социал-демократическом движении еще с 1908 года. В лингвистическом и и культурном отношении он был значительно ближе к Германии, чем к России, стране его выбора. Его близость к массам и симпатии масс, его обаятельное остроумие и находчивость неизбежно награждали его искренними и бурными аплодисментами аудитории рабочего класса, несмотря на то что он так и не овладел до конца русским языком и говорил на нем с заметным польским акцентом. (А. Авторханов в книге «Х съезд и осадное положение в партии» дает ему такую оценку: «…человек с явно авантюристическими наклонностями, начитанный ницшеанец и макиавеллист, ленинец и троцкист, космополит в пяти национальных лицах (смотря по обстоятельствам…)». – Ред.)

Радек был известен всей Москве своей безрассудной и дерзкой критикой, которой он подвергал людей и дела, которые он не любил, и своими язвительными шутками, которые он сочинял об этом. Его жалящие остроты переходили из уст в уста, а через какое-то время всякую антисоветскую шутку, которую рассказывали по Москве, справедливо или нет, приписывали Радеку. Я верю, что это было одной из причин, по которым у Сталина, не имевшего чувства юмора в таких вещах, возникла ярая ненависть к этому нахальному шуту, которого он никогда не любил за то, что тот был фаворитом Ленина и сторонником Троцкого.

В 1927 году Радек был исключен из коммунистической партии и сослан в Сибирь (в Томск. – Ред.) как член троцкистской оппозиции. Из своего изгнания он написал жалобное покаяние и осудил свои грехи, и вскоре его возвратили в Москву. В 1930 году его восстановили в партии. Когда я увидел его в то время, он показался мне человеком утратившим даже частицу веры в себя. Однако что удивило меня больше всего – это то, как он теперь говорил о Сталине. Он ни в малейшей степени не скрывал того глубокого впечатления, которое произвела на него полная победа Сталина над всеми его соперниками, и сомнений и неуверенности в своей безопасности, которые эта победа вселила в него. Но внутренние перемены не уберегли Радека от судьбы, последний акт которой был сыгран в январе 1937 года, когда Радек стал одним из подсудимых во втором из знаменитых репрессивных процессов. Но в этом случае он вновь обрел себя. Я, следивший за диалектикой Радека из зала, не имел ни малейшего сомнения, что его преувеличенные признания раскаяния не были средством, которым он желал спасти свою шкуру, а являлись обращением к товарищам за рубежом, в чьих глазах он хотел изобличить истинную натуру сталинского режима через свои гротескные и абсурдные самообвинения. (Годом раньше Радек, топя Зиновьева и Каменева, называл их «фашистской бандой», «мразью», «бандой кровавых убийц», требуя смертной казни. – Ред.) Это был его последний и безуспешный жест отчаяния. После того как он был приговорен к длительному тюремному заключению (десять лет. – Ред.), не было никаких надежных сведений о его участи. До меня доходили слухи, которые я не мог подтвердить, о необычных послаблениях, которыми он якобы пользовался, отбывая свой срок; нет и никакого подтверждения истории, что он умер во время войны от пневмонии. (Радек убит в лагере уголовниками в 1939 году. – Ред.)

До своего падения с высокого поста в 1927 году Радек жил в Большом Кремлевском дворце. Его трехкомнатная квартира, весьма роскошная для тех времен нехватки жилья в Москве, всегда была набита книгами и периодическими изданиями, лежавшими на полках, столах и стульях, так что по дому было трудно передвигаться. Я уверен, что мой хозяин прочел большинство из них, потому что он мог с такой же уверенностью цитировать Клаузевица, с какой обсуждал новейшие книги по международным политическим и экономическим проблемам.

Госпожа Радек была интеллигентной и привлекательной девушкой из Лодзи, которую я впервые встретил в 1920 году, когда она была помощницей Эйдука в Центрэваке. У них была дочь Соня, которую Радек любил, как самую дорогую вещь на земле. Соня была под присмотром доброй старой русской служанки, обладавшей всеми надежными качествами, традиционно связываемыми с этим типом женщин. Когда бы речь ни заходила на эту тему, Радек не упускал возможности похвалить преимущества такой русской няни и с озорным блеском в глазах добавлял историю о том, как его собственное дитя, дочь еврейских родителей и убежденных атеистов, тайно крестилась в православной церкви, потому что няня не могла и мысли допустить, чтобы ухаживать за девочкой, которая не могла отведать благодати христианской церкви. Я так и не знаю, что потом случилось с Соней и ее матерью. Скорее всего, их сослали в какой-нибудь лагерь в Сибири, где они разделили печальную участь бесчисленных жертв сталинской диктатуры.

С Радеком было очень приятно иметь дело из-за его яркости и оригинальности, с которыми он излагал свое мнение, и неподдельной искренности, с которой он обсуждал даже самые спорные и деликатные политические проблемы. Однако самым важным для нас было осознание, что этот революционер по профессии, этот убежденный интернационалист имел одну величайшую слабость: Германию. Польский еврей из австрийской Галиции чувствовал себя привязанным к Германии теснейшими культурными узами и говорил по-немецки лучше, чем на каком-либо другом языке.

Кроме того, он был самым полезным для нас контактом в Москве. Хотя его журналистская деятельность и постоянное вмешательство во внутренние дела Германии часто вынуждали германо-советские отношения подвергаться суровым испытаниям, мы всегда могли положиться на него в смысле помощи в наших делах с советским правительством, даже в трудной ситуации. И на этот раз Радек понял мое затруднительное положение и оказал мне свою поддержку.

Для него, человека, знакомого с немецким менталитетом, было понятно, что мотивация Берендта не содержала никаких причин для негодования, а лишь давала повод для едкой иронии и искреннего смеха. Разговор Радека с Лениным привел к тому, что советское правительство объявило запрет на отъезд Вайденфельда «недоразумением», которое оно желало теперь устранить, а германское правительство в то же время согласилось принять Крестинского в качестве представителя РСФСР с подобными же разъяснениями. 19 сентября 1921 года Вайденфельд был принят советским ««президентом» Калининым (1875–1946, кандидат в члены политбюро с1919 года, член политбюро с1926 года, из рабочих (потому и был введен в круг «ленинской гвардии», чтобы слегка разбавить ее специфический социальный, а также национальный состав). – Ред.) и вручил ему свои верительные грамоты; состоялся обмен вежливыми речами, и с этого начался короткий срок пребывания Вайденфельда в Москве в качестве германского представителя.