Густав Хильгер - Россия и Германия. Союзники или враги?

Советник миссии Рицлер и помощник посланника лейтенант Мюллер встретили этих двоих и подвели их к столу. Блюмкин, должно быть, оценил ситуацию наметанным взглядом опытного террориста, потому что он сел в кресло напротив софы так, чтобы окно оказалось за его спиной. Посему немцам пришлось сесть на диванчик, чтобы оставить свободным кресло у короткой стороны стола для графа Мирбаха. Андреев, который до сего момента не отходил от Блюмкина, сел в кресло, стоявшее у большой двустворчатой двери, ведущей в танцевальный зал. С этой выгодной позиции он мог держать под контролем зал и держать под прицелом двери в гостиную и из нее. Танцевальный зал имел примерно двадцать метров в длину и семь метров в ширину. С богато украшенного потолка зала свисали две огромные люстры, имелись два окна, выходившие на улицу, которую от дома отделял маленький двор, огороженный высокой решеткой из кованого железа.

После того как Рицлер и Мюллер сели напротив чекистов и тем самым фактически утонули в мягких подушках дивана, Блюмкин не стал торопиться с рассказом о цели своего визита. Похоже, он дожидался посланника, для которого, как он заявил, у него есть какое-то важное личное сообщение. А посланник все еще провожал своих последних гостей, но потом появился спустя несколько минут, очевидно заинтересованный в личном знакомстве с агентами Чрезвычайной комиссии. Мирбах вошел в комнату через большую дверь, подле которой сидел Андреев, и после короткого обмена приветствиями сел в свободное кресло слева от Блюмкина.

Блюмкин начал разговор, сообщив посланнику, что в одном из русских лагерей для военнопленных находится некий граф Мирбах, который, возможно, является родственником этого графа. Если это правда, заявил он, советское правительство с удовольствием освободит этого человека досрочно, стоит лишь посланнику выразить свое желание. Последний ответил, что данный военнопленный – очень дальний родственник из протестантской ветви семьи (сам он – католик). Тем не менее Мирбах был бы рад, если будет сделано все возможное для облегчения участи этого человека.

Затем Блюмкин заявил, что его руководство приказало ему проинформировать посланника о том, что ЧК раскрыла террористический заговор, имевший целью его убийство. Он принес, как он сказал, документы, из которых граф узнает подробности этого заговора и которые убедят его, что надо быть очень осторожным. Говоря эти слова, он сунул правую руку в свой портфель, выхватил оттуда револьвер, встал и с молниеносной быстротой произвел три выстрела, нацелив вначале оружие в посланника, а потом – в его двоих сотрудников. Все три выстрела были мимо. Никто из тех не был даже ранен.

Потом разгорелись споры, что произошло в последующие секунды. Как так могло случиться, что помощники графа не бросились на убийцу, стремясь разоружить его? Особенно яростные обвинения адресовались лейтенанту Мюллеру – этому гиганту ростом более 180 сантиметров. Потом, пытаясь разрешить эту проблему, я не раз пробовал восстановить ситуацию. Я сел на диван и обнаружил, что проникавший через окно свет слепил. Люди, сидевшие на диване, тонули в его мягких подушках. Кроме того, любая попытка сдвинуть стол, за которым забаррикадировались Рицлер и Мюллер, была бесполезна. Даже после ошеломляющего шока первых секунд помощники посланника были в невыгодном положении, потому что им недостало свободы движения.

При первом выстреле граф Мирбах вскочил. Он обежал Блюмкина сзади, пытаясь выскользнуть из комнаты, и уже понесся по залу, очевидно стремясь добраться до комнат в глубине дома, как Андреев, который до сих пор сидел не двигаясь у дверей, выстрелил ему вдогонку из малокалиберного револьвера. Пуля вошла в затылок посланника и вышла через нос. Мирбах рухнул на месте и спустя несколько мгновений был мертв [1] Лужа крови, образовавшаяся в зале на полу из твердого дерева, превратилась в пятно, которое не удавалось удалить, несмотря на все усилия. Поэтому те, кто находились рядом с местом преступления в 1918 году, могли даже двадцать лет спустя указать точное место, на котором жертва испустила дух. Когда в 1924 году Италия признала советское правительство, этот дом был отдан под ее посольство, которое стало одним из центров общественной жизни московского дипломатического корпуса. И хотя я принимал там участие во многих празднествах в течение семнадцати лет, всегда ощущал это пятно на полу, по которому другие танцевали в блаженном неведении. (Здесь и далее примеч. авт.) .

Когда граф Мирбах упал, а резиденты этого дома, встревоженные выстрелом, бросились к нему на помощь, зал потряс взрыв, повредивший люстры и выбивший окна. Это убийцы бросили в зал две ручные гранаты (специальные бомбы, одна из которых не взорвалась. – Ред.), стремясь создать замешательство и обеспечить себе путь к бегству. Они выпрыгнули в окно, перебрались через чугунную решетку и умчались в поджидавшей их автомашине. Все произошло столь быстро, что немцы еще не успели прийти в себя, когда машина с террористами уже повернула за угол и исчезла в лабиринте московских улиц.

Убийство германского посланника было сигналом для восстания (фактически восстания не было, была имитация, провокация и зверское подавление «мятежников». – Ред.), устроенного следующей ночью партией левых социалистов-революционеров. До Брест-Литовска власть в Советском государстве делилась между большевиками и левыми социалистами-революционерами. После заключения мирного договора последние перешли в оппозицию, и ленинский режим их терпел; но их восстание положило конец терпению. В течение нескольких дней Москва находилась на осадном положении. Улицы патрулировались более бдительно, чем когда-либо, а всякий въезд в город и выезд из него был запрещен. В следующие две недели ЧК расстреляла около двухсот человек, хотя это убийство и восстание левых социалистов-революционеров были так тесно связаны, что невозможно различить, то ли эти расстрелы имели целью умиротворить немцев, то ли осуществлялись в наказание за мятеж.

Для большевиков ситуация была крайне тревожной. Им приходилось учитывать возможность того, что германское правительство воспользуется убийством своего дипломатического представителя в качестве предлога для нового объявления войны против Советской республики либо (по крайней мере) для возобновления политического и экономического давления. Ибо за четыре месяца своего существования Брест-Литовский договор еще не дал Германскому рейху всех тех выгод, на которые рассчитывало его правительство.

Поведение Ленина явно показывало, что он стремится успокоить Германию. Едва узнав об убийстве, он сразу же явился в миссию с выражением сочувствия от имени своего правительства и от себя лично. С ним были Яков Свердлов, который в качестве председателя Центрального исполнительного комитета возглавлял всю советскую иерархию и официально являлся главой государства; Лев Карахан, второй заместитель комиссара иностранных дел, и Бонч-Бруевич, секретарь Совета народных комиссаров (Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич, в 1917–1920 годах управлял делами Совета народных комиссаров. – Ред.), как тогда назывался советский кабинет министров. В резком контрасте с комиссаром иностранных дел Георгием Чичериным, первым советским официальным лицом, появившимся в миссии, Ленин был полностью собран и владел своими нервами. (Ленин прекрасно понимал, что немцы, которые завязли на Западном фронте, ничего большевикам не сделают – действительно, последнее германское наступление 15–17 июля 1918 года на Марне провалилось, после чего поражение Германии стало вопросом времени. – Ред.) С холодной вежливостью он выразил (по-немецки) сочувствие от себя и своего правительства Рицлеру.