Георг фон Конрат - Немецкие диверсанты. Спецоперации на Восточном фронте. 1941-1942

Охраняется Законом РФ об авторском праве. Воспроизведение всей книги или любой ее части воспрещается без письменного разрешения издателя. Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.

Книга посвящается мужчинам и юношам всех национальностей, которые сражались и погибли

Это произошло в Восточной Пруссии ранней весной 1938 года. На березах уже набухли почки, земля потихоньку оттаивала, и лишь местами, словно белые заплатки на огромном черном полотне, остались лежать маленькие островки снега. Даже дома казались наряднее; в них готовились отпраздновать окончание долгой утомительной зимы. Почти на каждом крыльце стояли только что наломанные березовые ветки, готовые вот-вот распуститься, словно говорившие о том, что приближается новое время года. Для всех весна была временем надежд, перемен, когда города открывают настежь свои окна и люди начинают просыпаться от зимней спячки.

Легко и беззаботно я шагал по дороге, по которой всегда ходил из школы домой. Мне было пятнадцать, и весна для меня означала то, что совсем скоро я смогу снова отправиться в плавание под своим парусом. Я уже соскучился по свежему ветру, дующему в лицо, и все мои мысли были только об одном: как в это воскресенье я смогу выйти на регату. Все было тихо и спокойно в тот мирный день, но этого нельзя было сказать о ситуации в Германии. Разве мог кто-нибудь тогда поверить, что что-нибудь ужасное ожидает весь мир, и как я сам мог поверить, что моя жизнь изменится в одночасье? Но тогда я был слишком молод, чтобы понять все это.

А по всей Германии раздавался грохот военных машин. Неофициальная мобилизация уже началась, и солдаты целыми группами пересекали страну туда и обратно. Оборонительные силы плотно стояли на балтийской границе, засекреченность того, что происходило на российской стороне, была столь велика, что немцы не могли представить, что там происходит. В Германии же была установлена тяжелая артиллерия, а в воздухе с ревом носилось множество самолетов: проходили военные учения. Чемберлен вел переговоры с Гитлером насчет мирного урегулирования вопроса, касающегося возвращения территорий, отвоеванных у Германии после Первой мировой войны. После той встречи в Мюнхене Чемберлен вместе с Гитлером вышли к народу со словами: «Мы не хотим войны».

Гитлер, поддерживаемый Геббельсом, в своих речах объяснял немецкому народу: «Мы не можем стоять и смотреть, как наши соотечественники, наши братья и сестры подчиняются захватчикам, идя на поводу их агентурной разведки». Свою речь он закончил такими словами: «Мы должны вернуть назад нашу землю и освободить наш народ от рабства, миром или войной».

Я понимал, что Пруссия была расколота пополам коридором, но все это казалось далеким и нереальным. Как же я был не прав тогда. Все это касалось меня, да еще как.

Не спеша, ленивой походкой я шел по дороге, мимо дома бургомистра, направляясь к дому Гута Биркенфельда, своему дому, туда, где жили все мои предки, семья фон Конрата из Восточной Пруссии. Оставалось пройти еще милю, и я продолжал мечтать о регате. Наконец показалась тропинка, ведущая прямо к нашему дому.

Проходя по двору, я не заметил ничего такого, что бы могло отличить сегодняшний день от других. Конюхи, как обычно, чистили и запрягали лошадей, а на ферме, располагавшейся неподалеку, молочники, как всегда по вечерам, готовились развозить молоко.

Все вокруг было родным, и знакомые приветствовали меня улыбками. Обойдя дом, я увидел моего брата Франца, стоявшего у белой колонны на самой верхней ступеньке крыльца. Он помахал мне телеграммой, которая была у него в руке:

– Эй, парень! Как тебе удалось это?! Тебе повестка прямо из Рейхсканцелярии!

В ответ я пожал плечами. Разве это значило что-нибудь по сравнению с плаванием под парусом на следующей неделе? Но Франц не унимался:

– Я не смог дождаться тебя, поэтому открыл конверт и показал телеграмму деду и бабушке. Я не понял, доволен дед или нет. – Прочитав письмо, он прямиком направился в бар, чтобы выпить.

Я взял телеграмму у Франца.

«От имени фюрера и с согласия ваших родственников вы зачислены в Академию психологии в Зонтхофене, Бавария! Доложить в течение сорока восьми часов. Рейхсканцелярия».

Я уставился на бумагу и еще раз перечитал послание. Всего несколько слов и точка. Франц приплясывал вокруг меня и кричал: «Что ты думаешь об этом, а, парень?! Что скажешь, а!» Но у меня не было слов. Я не мог понять, почему они выбрали меня. Это казалось нелепым, что какой-то тонкий лист бумаги, который я держал в руках, имел такую власть и мог полностью изменить мою жизнь. Я не протестовал, и у меня не было никаких вопросов. Я должен был доложить о своем решении за данное мне время, или меня просто убьют. В гитлеровской Германии с ослушавшимися был короткий разговор, даже если это касалось детей. Повернувшись, я печально побрел к конюшне, где стояла моя лошадь – красивый жеребец черного цвета, и попытался объяснить ему, как я не хочу уезжать. Он так преданно взглянул на меня, что я еле смог сдержаться, чтобы не расплакаться. И в этот момент ко мне подошел мой дед.

– Сынок, – произнес он любящим голосом, – я знаю, как трудно оставлять то, что ты любишь, но это великая честь для каждого – служить на благо родины, и я горжусь тем, что являюсь тебе дедом. Ты пойдешь по стопам своего отца, и если бы сейчас он был здесь, то тоже бы гордился тобой. – Положив руку мне на плечо, он повел меня в дом. – В нашей семье существуют традиции, Георг, и ты должен с честью и достоинством сохранить их.

Дед принес из кабинета бутылку хереса и, наполнив два стакана, один протянул мне.

– За твое будущее, Георг, за тебя.

Медленно, ничего не говоря, мы пили вино. Я хотел, чтобы он сказал только: «Георг, тебе никуда не нужно уезжать. Ты можешь спуститься по реке на своей лодке в воскресенье, и все будет так же, как и раньше». Но он промолчал, и мы допили вино в тишине. Потом мы пошли на кухню, где бабушка и Франц уже собирались ужинать. По случаю моего последнего вечера дома бабушка приготовила жареную индейку. Мне дали обе ножки, но я не мог есть, еда застревала у меня в горле.

У меня оставалось так мало времени, и я сказал Францу, чтобы он забрал себе лодку и попросил деда позаботиться о лошади. Я не знал, что еще сделать и сказать, не мог поверить, что это все. Франц царапал ножом скатерть, а дедушка, опустив глаза, разглядывал свои руки. Он долго сидел так, а потом перевел взгляд на бабушку:

– Первый раз в жизни я чувствую себя старым.

Она отвернулась и стала смотреть в стену.