Кристофер Флад - Политический миф. Теоретическое исследование

И все же мы должны принимать во внимание различие между текстами, которые открыто декларируются как вымысел, и текстами, имеющими статус документальных. Понятие мифа окажется значительно размытым, если мы просто определим его как идеологическое верование, которое может быть облечено в словесную форму, и представим его как искаженное и эмоционально насыщенное повествование – неважно, художественное или документальное (см., напр., Ривьер 1991). Даже если мы дадим мифу более строгое определение – идеологически окрашенное повествование, – и тогда нам придется иметь в виду упомянутое разграничение, коль скоро мы согласимся с тезисом о том, что мифы соответствуют глубинным психологическим или культурным архетипам, лежащим в основе как художественного, так и документального повествования (напр., Янарелла и Сайджелмен 1988; Джуэтт и Лоуренс 1977; Жирарде 1986).

Для верящих политический миф не имеет автора. Какой автор может быть у истины? Говорящий (пишущий) просто передает, сообщает, интерпретирует правду. Но с точки зрения скептиков, миф обязательно имеет источник: намеренное или случайное искажение правды, единожды совершенное определенным лицом. Верующему ясно, что он верует, потому что ему известна правда; скептик, напротив, задается вопросом: отчего люди доверяют фальсификациям или значительным искажениям? Ученый аналитик, которому по определению полагается быть скептиком, может также спросить, какие внешние обстоятельства способствуют вере людей в мифы. Поскольку систематические исследования этих проблем не проводились, каждый может дать на поставленные вопросы любой ответ. Тем не менее мы могли бы сделать некоторые предположения.

Есть точка зрения, согласно которой вера в мифы является иррациональной компонентой человеческого поведения. Жорж Сорель создал теорию мифа, на которую до сих пор опираются некоторые авторы (напр., Гриффин 1991). Сорель полагал, что миф живет потому, что люди нуждаются в вере. Основываясь на примерах ранних христиан, деятелей Реформации, участников Великой французской революции, сподвижников Мадзини [17] Джузеппе Мадзини (1805–1872) – вождь демократического крыла движения Рисорджименто, активный участник борьбы за освобождение Италии. в его борьбе за объединение Италии, Сорель утверждает, что «участники значительных общественных движений всегда представляют свою деятельность как битву, которая рано или поздно увенчается триумфом» (41–42). Повторяющиеся неудачи не разрушают по-настоящему крепкий миф. В качестве примера Сорель приводит католиков, которые рассматривают историю церкви как непрекращающуюся войну против Сатаны, где «каждое осложнение есть лишь эпизод войны, которая должна закончиться победой католицизма» (42). Излишняя детализация способна лишь повредить концепции. И не только потому, говорит Сорель, что миф отступает перед критикой разума, но еще и потому, что такая критика лишает миф его драматизма, а значит, и силы его воздействия. Для того чтобы быть живым, миф должен воплощать скрытые устремления общественной группы; только в этом случае он будет движущей силой и источником веры. По словам Сореля, сторонники социального позитивизма считают «ясность объяснения его истинностью» (142). Однако при этом попытки объяснить все, устранить все неясности бесплодны и, конечно же, не могут побудить людей к действиям. Так, Сорель упрекает философа Эрнеста Ренана [18] Жозеф Эрнест Ренан (1823–1892) – французский писатель, историк христианства. в неспособности понять Джордано Бруно, который, в отличие от Галилея, пошел на костер, но не отказался от своего учения.

Сравнивая Джордано Бруно, который «позволил себе сгореть на костре» на Кампо ди Фьоре в Риме, с Галилеем, склонившимся перед Святой инквизицией, Ренан встает на сторону последнего, поскольку, по словам Ренана, для обоснования своей доктрины ученый не нуждается ни в чем, кроме весомых аргументов. Ренан считал, что итальянский философ хотел подкрепить своей жертвой недостаточно убедительные доказательства своей правоты и потому выдвинул следующий высокомерный тезис: «Человек становится мучеником исключительно ради истин, в которых он не уверен». Здесь Ренан смешивает убежденность, которая обрела такую необыкновенную силу в случае Бруно, с уверенностью в верности принятых в науке и распространяемых в школах теорий. Трудно найти в истории человечества более красноречивый пример действия силы, воистину толкающей человека в объятия заблуждения (44–45).

Таким образом, рационализм мышления Ренана лишает его способности осознать мощь мифа, помогающего социалистам пронести свои идеи через горнило реальных поражений.

С великим удивлением Ренан обнаружил, что социалистов невозможно смутить. «После каждого катастрофического эксперимента они вновь принимались за работу: пусть решение еще не найдено, но оно будет найдено. Им не приходит в голову, что решения может вообще не существовать; в этом их сила». Объяснение Ренана поверхностно. Оно состоит в том, что социализм есть утопия, то есть нечто сопоставимое с существующей реальностью. Если бы это было верно, едва ли мы смогли бы понять, как убежденность социалистов одолела столь обширный отрицательный опыт. Но на стороне утопий всегда стоит миф, способный поднять рабочих на борьбу. На протяжении долгого времени мифы основывались на легендах о [Великой французской] революции и сохраняли свою силу, пока эти легенды оставались непоколебимы. Сегодня же уверенность социалистов в своей правоте сильнее, чем когда-либо, поскольку миф о всеобщей забастовке полностью завладел умами рабочих. Никакая неудача не может служить доказательством несостоятельности социалистической доктрины, так как социалистическая пропаганда стала восприниматься как подготовка к революционным выступлениям. Провал доказывает лишь то, что период ученичества был недостаточен, что следует приняться за новые труды с еще большим мужеством, большим упорством и большей уверенностью… (52, перевод исправлен).

Сорель считает доказанным историческим фактом, что люди готовы умирать за предмет своей веры, но не за предмет научного анализа. Они продолжают верить вопреки всякой очевидности, потому что факты, доказывающие обратное, интерпретируются в свете их веры. Более того, считает Сорель, в любой достаточно сложной области знания, будь то философия, религия, право, экономика или искусство, имеются некие темные области. При этом за каждой из них стоит некая сфера реальности, не менее значительная оттого, что мы не в состоянии ее объяснить. У социализма есть свои загадки, неподвластные интеллектуальному анализу; тем не менее их можно понять при помощи веры в миф. Сорель считает свой подход подлинно научным, поскольку он основывается на предположении о том, что науке известно – благодаря осмыслению опыта, – какие силы существуют в мире и каким образом мы можем их использовать. Он говорит: «Пусть мы знаем, что всеобщая забастовка – это миф. Тем не менее, принимая идею всеобщей забастовки, мы поступаем так же, как поступает физик, который верит в основы своей науки, хотя и знает, что в будущем они будут восприниматься как устаревшие» (150).