Перри Андерсон - Переходы от античности к феодализму

Но к концу III – началу IV века имперское государство изменилось и оправилось. Военная безопасность постепенно была восстановлена силами дунайских и балканских генералов, которые последовательно захватывали трон – Клавдий II разбил готов в Мезии, Аврелиан изгнал аламаннов из Италии и покорил Пальмиру, Проб избавил от германских захватчиков Галлию. Эти успехи позволили преобразовать все устройство римского государства в эпоху Диоклетиана, провозглашенного императором в 284 году, вследствие чего стало возможным не слишком прочное возрождение в последующем столетии. Прежде всего, имперские армии существенно выросли после повторного введения воинской повинности – в течение столетия количество легионов удвоилось, а общая численность войск была доведена до более чем 450.000 человек, или около того. С конца II и в начале III века для поддержания внутренней безопасности и обеспечения порядка в сельской местности на сторожевых постах вдоль дорог стало размещаться все больше солдат. [115]Позднее, со времен Галлиена, с 260-х годов, полевые армии вновь были развернуты в отдалении от имперских границ для большей мобильности в борьбе с внешними нападениями, оставив второсортные подразделения limitanei для охраны внешнего периметра империи. В армию было принято также множество добровольцев из числа варваров, которые стали составлять многие элитные подразделения. Более важно, что все ведущие военные посты теперь стали предоставляться только всадникам; таким образом, сенатская аристократия перестала играть свою традиционно ведущую роль в политической системе, поскольку высшая власть в империи стала все больше переходить к профессиональному офицерскому корпусу. Диоклетиан систематически отстранял сенаторов от гражданской администрации. [116]Количество провинций выросло вдвое, так как они были разделены на менее крупные и более управляемые единицы, и соответственно выросло количество чиновников в них, которые должны были осуществлять более жесткий бюрократический контроль. После провала середины столетия была введена новая фискальная система, сочетавшая принципы поземельного и подушного налогообложения, рассчитываемого на основе новых и всесторонних переписей. Впервые в античном мире были введены ежегодные бюджетные сметы, которые позволяли приводить налоговые ставки в соответствие с текущими расходами, – и понятно, что произошел резкий рост и тех, и других. Резкое расширение государственного аппарата, которое произошло в результате принятия всех этих мер, неизбежно вступало в противоречие с идеологически мотивированными попытками Диоклетиана и его преемников стабилизировать социальную структуру поздней империи. Указы, превращавшие большие группы населения в подобные кастам наследственные гильдии после потрясений прошедшего полувека не имели большого практического эффекта; [117]социальная мобильность, вероятно, даже несколько выросла благодаря появлению новых возможностей продвижения по военной и гражданской службе. [118]Периодические попытки административной фиксации цен и жалований по всей империи были еще менее реалистичными. С другой стороны, имперская автократия сама упразднила все традиционные ограничения, накладываемые сенаторским мнением и традицией на осуществление личной власти. «Принципат» сменился «доминатом», когда императоры, начиная с Аврелиана, стали объявлять себя dominas et deus и насаждать восточные церемониалы падения ниц при появлении императора – proskynesis , введение которого некогда Александром знаменовало появление эллинистических империй Ближнего Востока.

В связи с этим политический облик домината часто истолковывался как отражение смещения центра тяжести римской имперской системы к восточному Средиземноморью, вскоре завершившемуся возвышением Константинополя, нового Рима на берегах Босфора. Несомненно, в двух важных отношениях восточные области теперь имели большее значение в рамках империи. С экономической точки зрения, кризис развитого рабовладельческого способа производства, как и следовало ожидать, поразил Запад, где он был сильнее укоренен, серьезно ухудшив его положение: он больше не обладал никакой внутренней динамикой, способной уравновесить традиционное богатство Востока, и явно начал превращаться в более бедную часть Средиземноморья. В культурном отношении Запад также себя исчерпал. Греческая философия и история вернула свое влияние уже в конце эпохи Антонинов: литературный язык Марка Аврелия, не говоря уже о Дионе Кассии, больше не был латинским. Еще более важным, конечно, было постепенное созревание новой религии, которой суждено было захватить империю. Христианство родилось на Востоке и распространилось здесь в течение III века, тогда как Запад оставался сравнительно незатронутым им. Тем не менее эти важные изменения все же не находили соответствующего отражения в политической структуре самого государства. Никакой эллинизации правящей верхушки имперского государства на самом деле не было, и еще меньше оснований говорить о сколько-нибудь серьезной ее ориентализации. Ротация династической власти резко остановилась перед греческо-левантийским востоком. [119]Казалось, что африканскому дому Северов в очередной раз удалось произвести спокойную передачу имперской власти новой области, когда сирийская семья, с которой породнился Септимий Север, организовала возведение на трон местного юноши, объявленного его внуком, и в 218 году он стал императором Элагабалом (Гелиогабалом). Но из-за культурной экзотичности этого молодого человека – религиозной и сексуальной – среди римлян о нем осталась не самая лучшая память. Он был быстро изгнан оскорбленным в своих лучших чувствах сенатом, установившим свою опеку над его ничем не выдающимся двоюродным братом Александром Севером, другим несовершеннолетним, получившим образование в Италии и ставшим его преемником до своего убийства в 235 году. После этого только один выходец с Востока стал римским императором – опять-таки крайне нетипичный представитель региона Юлий Филипп, араб из трансиорданской пустыни. Поразительно, но ни один грек из Малой Азии или из самой Греции, ни один сириец и египтянин никогда больше не получили императорской мантии. Самые богатые и урбанизированные области империи так и не смогли добиться участия во власти в государстве, которое правило ими. Они не допускались в римскую по своему характеру империю, основанную и построенную Западом, который в культурном отношении всегда был гораздо более гомогенным, нежели разнородный Восток, где по крайней мере три основных культуры – греческая, сирийская и египетская – вели спор за наследие эллинистической цивилизации (не говоря уже о других заметных меньшинствах в этой области). [120]К III веку италийцы перестали составлять большинство в сенате, треть которого, возможно, составляли выходцы с грекоязычного Востока. Но пока у сената сохранялась возможность выбирать и контролировать императоров, он избирал представителей землевладельческих классов латинского Запада. Бальбин (Испания) и Тацит (Италия) были последними сенатскими претендентами на титул императора в III веке.