Павел Виноградов - Россия на распутье: Историко-публицистические статьи

В русской обстановке общественные факты получают часто такое смутное освещение, что приходится долго и внимательно присматриваться, чтобы уяснить их смысл. Университетские дела последнего времени представляются именно в таких неопределенных очертаниях. Признавать ли реформенные начинания министерства народного просвещения значительным шагом вперед против прежнего застоя или считать эти начинания запоздалыми и недостаточными? Приветствовать ли студенческие волнения в качестве последовательного и бесстрашного протеста против бесправия или сожалеть о них как о подрыве высшего образования в стране, которая прежде всего нуждается в распространении образования? Эти и подобные вопросы навязываются тем настоятельнее, чем свободнее относится наблюдатель к явлениям русской жизни, чем менее он связан теми или другими готовыми решениями.

Для выяснения дела установим прежде всего, что приблизительно с начала девяностых годов стало формироваться своеобразное направление студенчества, не похожее на его состояния в предшествовавшие десятилетия. Постепенно повторяющиеся и распространяющиеся по всем русским высшим учебным заведениям волнения показывают даже самым равнодушным и легкомысленным людям, что совершается нечто более серьезное, нежели вспышки молодой горячности.

В начале шестидесятых и в начале восьмидесятых годов, правда, политическое брожение, охвативши общество, захватило, между прочим, и студенческие круги, но это было делом сравнительно скоропреходящего настроения, главные центры движения находились в других местах, и студенческие программы не получили руководящего значения. Иное дело теперь: на академической почве из года в год повторяются протесты, демонстрации, к которым присоединяются всевозможные злобы дня общественной жизни. Совокупность этих явлений объясняется, видимо, комбинацией трех движений – развитием солидарности в среде молодежи, влиянием реакционного устава 1884 года, распространением общего недовольства российскими порядками.

Рост студенческих организаций достаточно известен. Его моменты намечены были, например, в Киевской записке профессора князя Евгения Трубецкого 206; сначала отдельные землячества и кружки самообразования, преследующие частные цели товарищеской поддержки в материальном и духовном отношениях; затем, с конца восьмидесятых годов, при понижении авторитетов профессоров и академических властей, объединение товарищеских кружков и образование союзных организаций, направляющих и формулирующих общественное мнение студенчества; наконец, сношения между союзными организациями разных университетов, политическая агитация всероссийского студенчества. Характерна смена преобладающих интересов: сначала стоят на очереди вопросы материальные и теоретические; во втором периоде преобладают вопросы университетской нравственности, если можно так выразиться; в последнее время политические интересы обозначаются все яснее и выдвигаются политические требования, тогда как друзья «академической свободы», мало-помалу теряют почву под ногами. В этом развитии политического элемента сказывается отчасти неправильная постановка, данная студенческому быту администрацией. Удовлетворение неустранимых стремлений молодежи к общению и взаимопомощи объявлено было нелегальным и оттеснено в область подпольных заговоров. Как хорошо показывает князь Трубецкой, это имело два последствия: подорвано было уважение к закону, закону неисполнимому, и неудержимо образовывавшиеся студенческие товарищества приняли характер противоправительственных организаций. Кроме того, как настаивают все университеты в своих ответах на разосланные весною 1901 года вопросы 207, отрицательное отношение устава к студенческим организациям лишило массу так называемого спокойного студенческого голоса и влияния, предоставив их всецело тем, кто решился нарушать устав и оказывать неповиновение властям. По этим очевидным соображениям министерство ген [ерала] Ванновского и признало необходимым узаконить известные формы организации 208. И если бы студенческие волнения обусловливались лишь пробелами и ошибками законодательства по вопросу об университетских кружках, то начинания министерства при всей своей скудости, может быть и имели бы некоторый успех.

Однако, как уже сказано, дело осложнялось тем, что налицо не только упомянутые пробелы и ошибки, но общее расстройство академического быта под влиянием «консервативной» политики Катковых, Толстых, Деляновых и Боголеповых 209и общее сознание упадка государства под господством пережившего свой смысл самодержавия.

Понятно, что чиновничий режим, введенный уставом 1884 г., не мог не вызвать враждебности и сопротивления со стороны студентов. Учебные власти потеряли всякий нравственный авторитет в университетах с тех пор, как правительство сочло нужным обосновать их положение исключительно на зависимости от министерства. То недоверие к профессорам, которое проходило красной нитью через «новый устав» и меры его сопровождавшие, шло дальше цели, поставленной близорукой политикой Катковых и компании. Выходило одно из двух. Или профессора заслужили враждебное и презрительное отношение, которое обнаруживалось по отношению к ним в каждом действии правительства, но в таком случае как можно было оставлять в их руках дело воспитания юношества? Или они были достойны доверия в этом важнейшем деле, но в таком случае какое было основание ставить их, подобно студентам, отдельными посетителями университета? Циническая уверенность, что достаточно приказаний и наказаний, чтобы поддерживать порядок, очень скоро оказалась совершенно неосновательной в применении к университетам. Наказания все усиливались вплоть до временных правил и массовых исключений 1899 года включительно 210, а вместо ожидаемого от них воздействия получилось нечто как раз обратное. В критических обстоятельствах власти вновь и вновь стали прибегать к помощи тех же профессоров, которых унизили, но воззвания профессоров «in extremis» 211с каждым разом становились все менее внушительными, потому что фальшь их была слишком очевидна 212. Студенты не могли понять, что профессорская «коллегия» призвана, по щедринскому выражению, лишь кричать «ура» и «караул» 213; немудрено, что они придавали мало значения ее увещаниям. Чтобы восстановить нравственный, а не внешний порядок в университете, необходимо было вновь связать его с началами свободной науки и самостоятельной профессуры. Не даром самое название «профессора» напоминает об исповедании 214– исповедывать же можно лишь свои убеждения, а не чужие приказания. Неотложность коренных изменений в этом смысле становилась до такой степени очевидной, что и в этом отношении министерство Ванновского признало желательность некоторых реформ.