Томас Карлейль - Чартизм

И все-таки, как мы уже отметили, природа ничего не создает просто так; даже поправку к закону о бедных. Потому мы в то же время далеки от того, чтобы присоединиться к голосам, поднимающим крик против членов комиссии по закону о бедных, словно они волки в человеческом обличье; словно их поправка была лишь чудовищным и омерзительным деянием, заслуживающим немедленной отмены. Они – не волки; они люди, переполняемые теоретической идеей: их поправка, объявленная ересью и ложью, по старинке заслуживает похвалы в качестве полуправды; она определенно нуждалась в воплощении. У природы не было более прямого пути по избавлению от социальной помощи, чем создание человека, верящего в теорию, согласно которой отказ от нее и есть решение всех проблем. На самом деле, если мы взглянем на старый закон о бедных, представляющий противоположный социальный принцип, согласно которому дары фортуны – это не дары справедливости, мы поймем, что он сделался невыносимым, вредным и что, если Англия не хотела скорого начала анархии, от него надо было избавиться.

Сколь бы хорошим он не задумывался, любой закон, который стал поощрять мотовство, лень, рождения вне брака и пьянство, должен был быть отменен. Любыми способами, особенно теперь, надо доносить до людей мысль о том, что лентяям нет места в нашей Англии. Кто не работает, кто не запасает, пусть уходит; пусть знает, что закон обеспечит его не мягкой подушкой, а камнем под голову; что по закону природы, с которым закон Англии на длительных промежутках времени не борец, он приговорен избавиться от этих привычек или его с презрением выпихнут с планеты, работающей по иным – отличным от его собственных – принципам. Кто не проявляет способностей, у того нет потребностей: вот самый справедливый закон на свете. Любой при желании мог бы проповедовать сей закон всем сыновьям и дочерям Адама, ибо он применим ко всем без исключения, и воплотить его практически в качестве Бастилии закона о бедных – на всех! Тогда бы, воистину, было бы у нас «идеальное общественное устройство»; и «земля обетованная и работный сад, в котором, кто не работает, тот побирается или ворует» – тогда было бы у нас на деле то, что через множество изменений и борьбу само стремится пробить себе путь.

То, что принцип «нет труда – нет денег» должен быть в первую очередь распространен на ручной труд и четко доведен до ума каждого представителя рабочего класса, в то время как множество представителей других классов все еще не будут ему подчинены, – вполне естественно. Пусть он будет введен и доведен до ума там; увы, не столь простыми методами, как «отказ от пособий», но абсолютно другими, более дорогостоящими методиками, которыми, однако, владеет щедрое провидение и которыми не брезгуют последние поколения (если мы, конечно, поймем их стремления и желания). Работа – вот дело человека на этой Земле. Каждый день стремится вперед, и потому он покажется короче, когда тот, кто не работает, как бы его не называли, не посмеет показаться в нашем квартале имени солнечной системы, но пойдет бездельничать куда-нибудь еще. Есть ли планета лентяев? Пусть честный рабочий радуется тому, что такой закон – первый закон природы – с умом применяется и к нему; и надеется, что вскоре все остальное станет вершиться с умом. Вот начало всех начал. К тому же мы находим новый закон о бедных «защитой для бережливого рабочего от мотовства и беспутства»; защитой, имеющей невыразимое значение; мы видим в ней полдела – омерзительные полдела, если смотреть с точки зрения результата в целом; и все же без этого полдела результата в целом не достичь. Пусть мотовство, лень, пьянство, непредусмотрительность примут назначенную Богом судьбу, дабы смогли воплотиться в жизнь их противоположности. Пусть на исполнителей закона о бедных смотрят как на полезных трудяг, которых природа снабдила цельной теорией вселенной, пусть смотрят на них так, будто они могут совершить предписанное и преуспеть, несмотря на серьезное противодействие.

Мы будем превозносить новый закон о бедных, как вероятный набросок некоего общего обвинения, адресованного от высших классов низшим. Любое общее обвинение, в отличие от взаимных нападок, варьирующихся от прихода к приходу, есть символ темноты, невыразимого смятения. Наблюдаемое центральным правительством, неважно как управляемым, оно наблюдается из центра. Постепенно оно станет яснее, а затем однажды станет видно повсеместно; вне зависимости от существующей власти, оно справедливо и мудро, так как укоренено в истине, а значит, со временем его можно будет усвоить. Так давайте же поприветствуем новый закон о бедных в качестве тяжкого начала чего-то большего, тяжкого окончания чего-то большего! Самая твердая и бесплодная почва заключает в себе непаханую целину, новые недра, которые никогда не видели солнца; на которой, однако, совершенно не растет трава и которая никому «пособий» давать не будет. Терпение: трава и перегной спокойно и тихо лежат внутри, под поверхностью; а вспахивание недр есть первый шаг в любом реальном земледелии; с благословения небес и с их помощью эта почва даст благие и славные плоды.

Ибо, воистину, требование бедного рабочего все же несколько отлично от того, что выйдет в итоге его исполнения сорок третьим законом Елизаветы 17 17 Речь идет о 39 и 43 законах Елизаветы, так называемых «старых законах о бедных», главными достижениями которых были пособия для неимущих, налог в пользу бедных и обязанность церковных старост и специально избираемых магистратов давать бедным работу, отмененные новым законом о бедных (1834). . Когда горе настигает рабочего, его не поддерживает институт батраков, щедрые, как никогда ранее, церковные пособия или свободные и непринужденные работные дома; однако не этого он просит, пусть и слова его рассыпаются в крик; не ради этого, но ради чего-то совершенно иного бьется его сердце. Оно бьется «во имя справедливости»; во имя «справедливой оплаты труда» – и не только о деньгах речь! Вечно трудящийся работяга радовался бы (хотя пока ему кажется, что нет), если бы нашел себе начальника, правящего им мудро и с любовью: разве это не входит в «справедливую оплату» его труда? За человечность и человеческое к нему отношение, за то, чтобы видеть себя человеком – вот за что он борется. Хотя разве мы не можем сказать, что в конце концов он борется даже не за это, а за то, чтобы ему предоставили руководство и управление, которое сам себе он обеспечить не может и без которого в нашем столь сложном мире он более не может жить? То, за что он борется, и что ни при каких условиях не даст ему закон Елизаветы – так это то, чтобы его направили на путь зарабатывания. Пусть он избавится от этого закона; и радуется, что поправка к закону о бедных, какой бы жесткой и противной его собственной воле она ни была, увела его от них. То была – если вообще была – сломанная соломинка; да и нельзя было схватиться за нее изувеченной правой рукой. Пусть он отбросит ее, эту сломанную соломинку, и ищет у неба совершенно иной помощи. Его рабочая правая рука и промышленность, что вложена в нее, разве не есть «скипетр нашей планеты»? Кто может работать – тот прирожденный царь всего на свете; пока он един с природой, он господин всего и вся, он и жрец, и царь природы. Тот, кто не работает, каковы бы ни были его внешние атрибуты, – тот не иначе как узурпатор трона; он прирожденный раб всего и вся. Пусть человек гордится своим трудом, своими способностями и знает, что его права не имеют ничего общего с законом Елизаветы.