Алекс Маршалл - Корона за холодное серебро

Когда травы, или корешки, или что там настаивалось, были сочтены братом Икбалом безопасными для употребления внутрь, толстозадый ведьморожденный унес свой чай на террасу, выходящую на долину, а сэр Хьортт с женой старосты расположились за кухонным столом. Под тяжелой ореховой крышкой дремал тощий пес, на вид такой же старый, как его хозяйка, и больше походивший на койота или бородатого шакала, чем на гончую. За открытыми ставнями шушукались осины, их таинственные шепотки расслабляли, как сильные пальцы, разминающие желваки на измученной седлом заднице сэра Хьортта.

– Я бы предпочла, чтобы вы говорили со мной прямо, сэр, – сказала матрона, вся такая деловитая теперь, когда вернулась в свою домашнюю стихию и разлила чай. Даже окровавленная сума, поставленная возле тарелки со сконами, не смогла встряхнуть старую тупую корову. – Все это хождение вокруг да около начинает утомлять.

– Правда? – отозвался сэр Хьортт, хмуро разглядывая чай и возвращая глиняную чашку на блюдце.

Настой пах горько и резко; что бы она ни положила в чайник, ноздри сэра это не принимали. Значит, придется обойтись без чая. Прискорбно.

– Это… мой муж в той сумке?

– Нет, не муж, – сказал сэр Хьортт, раздосадованный тем, что она перескакивает к выводам и портит ему спектакль.

Лучшее, что он смог придумать, дабы восстановить власть над ситуацией, – резко встать, схватить мешок и вывалить содержимое на стол прямо перед хозяйкой. Оно выкатилось и, еще удачнее, чем он предполагал, спрыгнуло со стола ей на колени.

– Только его голова.

Вместо того чтобы завизжать, чего ждал рыцарь, или хотя бы отбросить голову в естественном отвращении, эта женщина ссутулила широкие плечи, беря мозолистыми пальцами отрубленную голову и поворачивая ее, чтобы взглянуть в лицо мужа. Сэра Хьортта как сквозняком прохватило – старая седая курица нежно гладила мерзкие свалявшиеся волосы и с любовью смотрела в широко распахнутые, застывшие в ужасе глаза мертвеца. Запашок после скачки по жаре стоял изрядный, и у рыцаря свело желудок.

– Давайте поплачьте, я не против, – предложил он в надежде вытянуть из этой бабы более приличествующую моменту реакцию. – Совершенно закономерное желание, учитывая… очевидные обстоятельства.

Она взглянула на него, и сэр Хьортт с удовлетворением увидел, что ее бледно-голубые глаза теперь сверкают. Возможно, от ненависти, но хоть какое-то чувство, все лучше, чем ничего. Так тихо, что он едва расслышал, женщина молвила:

– Слезы хороши вовремя, полковник.

Она положила голову на стол, угнездив ее на опустевшем мешке, чтобы снова не скатилась, и медленно встала. Женщина была на полфута ниже рыцаря и более чем вдвое старше, но тем не менее сэр Хьортт вздрогнул, увидев на ее лице гнев.

Громкий лай на уровне паха заставил сэра Хьортта подскочить, но, вместо того чтобы атаковать его гульфик, пес высунул из-под стола морду и ткнулся носом в голую руку рыцаря – перед чаепитием тот, разумеется, снял латную перчатку. Полковник был скорее кошатником, но как устоять перед умоляющими влажными глазами древней собаченции, отчаянно нуждающейся в ласке. Он запустил пальцы за висячее ухо, отчего псина довольно заскулила, но при этом не спускал глаз с вдовы старосты, на случай если та попытается устроить какую-нибудь глупость с чайником или столовым ножом.

Похоже, чудовищность ситуации наконец дошла до старухи, потому что лицо ее осунулось и побледнело при виде того, как он чешет собаку, а ярость сменилась неприкрытым ужасом. Сэр Хьортт не сделал попытки скрыть довольную усмешку и лишь перестал уделять внимание животному, а оно лизнуло ему пальцы и радостно поковыляло прочь. Пес подошел к старухе, но та не шевельнулась, чтобы погладить его; она переводила взгляд с собаки на рыцаря с таким убитым видом, что сэр Хьортт задумался, не прихватило ли у нее сердце в столь неподходящий момент.

Потом пес оглянулся и улыбнулся рыцарю: собачьи губы растянулись, открывая черные гнилые клыки и белый, как личинка, язык. От жуткого выражения этой морды у сэра Хьортта побежали мурашки, а псина обошла дрожащую женщину и похромала вон через кухонную дверь, помахивая хвостом. Стирая с руки уже остывшие слюни и слыша, как собака открывает носом входную дверь, рыцарь мысленно вновь подтвердил свою верность куда менее докучливой и беспокойной кошачьей расе и отметил, что у него пропало желание затягивать спектакль.

– Как было сказано вашему мужу, – начал он, указывая на голову старосты, – условия…

– Что ты сделал? – прошептала старуха, смотревшая на открытую кухонную дверь так напряженно, что сэр Хьортт даже обернулся, дабы убедиться, что к нему никто не подкрадывается. – Глупый, испорченный, вздорный мальчишка, что ты сделал?

– Я не мальчишка, – возразил сэр Хьортт, ненавидя ее за то, что она вытягивает из него эти по-детски сердитые слова. – Я рыцарь королевства, и я…

– С деревней, – уточнила женщина. Страх исчез с ее лица, стертый чем-то намного-намного худшим, и она вперила в гостя яростный взор. – Во имя шести связанных мною демонов, какой приказ ты отдал своей цепной ведьме, мальчик? Что велел ей сделать с моими людьми?

– Сестры ордена Вороненой Цепи – не ведьмы, – раздраженно фыркнул сэр Хьортт, которого обращение «мальчик» привело в прескверное расположение духа. Старая ворона сейчас получит суровый урок уважения к вышестоящим. – А что до моего приказа, то он предназначен для двухсот копейщиков, которых я разместил в вашей деревушке, прежде чем лезть на эту мусорную кучу.

Далекий вопль донесся с ветерком только сейчас – так вовремя, что сэр Хьортт подумал, не подслушал ли брат Икбал их беседу и не подал ли сигнал сестре Портолес. Всевозможные похвалы, если так!

Сэр Хьортт разочарованно осознал, что забыл забрать у сестры Портолес свой ястроглаз, прежде чем отослал ее в деревню; и как теперь без него все отсюда разглядишь? Анафеме следовало догадаться, что командиру понадобится труба, и напомнить о ней. Его бы не удивило, если бы сестра забрала инструмент с собой только назло ему. Что ж, даже если не удастся увидеть действо, происходящее в деревне, он все-таки развлечется с этой старой кошелкой.

Далекий же вопль, вместо того чтобы еще больше расстроить матрону, вызвал на ее потрескавшихся губах недобрую ухмылку, превратив и так уже задубелое лицо в жутковатое подобие крайне корявого древесного дупла. Она повернулась к открытой на террасу двери, где виднелась спина брата Икбала в плаще, украшенном гербом свежевоссоединенной Багряной империи: корона, окруженная цепью. Ведьморожденный, опираясь на перила, посмотрел вниз, на деревушку, и вдова-староста двинулась на террасу, к нему, – и только ноги ее были тверды, а прочее дрожало, точно задетая скрипичная струна.