Джон Краули - Маленький, большой, или Парламент фейри

– Что? О да, – отозвалась Вайолет, впав в задумчивость. А что сталось с Эми? На что еще способен Август? Где он набрался дерзости разбивать девушкам сердца? Ее обуял ужас. – Но я ничего не знала об этом, мне никогда даже и в голову не приходило… Ох, Август, Август, – с трудом проговорила Вайолет и сникла.

Не их ли это проделки? Откуда ей было знать? Могла ли она спросить у него прямо? Догадалась ли бы по его ответу?

Видя Вайолет в таком расстройстве чувств, мистер Флауэрз подался вперед:

– Мы совсем, совсем не хотели отягощать вас. Не то чтобы мы не думали об этом – мы как раз думали, и не то чтобы не были уверены, – а мы как раз уверены, что все должно уладиться – и уладится непременно. Гортензия ничуть его не винит , дело совсем не в этом.

– Конечно, не в этом, – поддакнула миссис Флауэрз и мягко дотронулась до руки Вайолет. – Нам ничего не нужно. Дело совсем не в этом. Новая душа – это всегда радость. Она будет нашей.

– Может быть, – откликнулась Вайолет, – со временем все станет яснее.

– Не сомневаюсь, – поддержала ее миссис Флауэрз. – Это и вправду, вправду часть Повести.

Но Вайолет понимала, что и со временем ничего не прояснится. Повесть: да, все это было частью Повести, но вдруг, как человек, который, сидя ввечеру один в комнате за чтением, отрывает глаза от книги оттого, что сделалось темно и буквы перестали различаться с наступлением вечера, она осознала, что перед рассветом еще долго будет темнеть и темнеть.

– Прошу вас, – сказала она, – выпейте чаю. Мы зажжем свет. Побудьте еще.

Снаружи послышалось – и послышалось всем – ровное гудение автомобиля, который приближался к дому. У подъездной аллеи машина замедлила ход (гул мотора был явственным и беспрерывным, как стрекотание кузнечиков), но тут водитель, словно передумав, переключил скорость и автомобиль с пыхтением двинулся дальше.

Как долго будет длиться Повесть, спросила Вайолет у миссис Андерхилл, и та ответила ей: ты, и твои дети, и дети твоих детей – все сойдут в могилу, прежде чем Повесть будет рассказана до конца.

Вайолет взялась за шнур от лампы, но потянула его не сразу. Что она наделала? Может, это ее вина, раз она не поверила, что Повесть столь длинна? Наверное, так. Но она изменится. Она исправит все, что в ее силах, если только хватит времени. Должно хватить. Вайолет потянула за шнур: в окнах теперь стояла ночь, а комната вновь стала комнатой.

Огромная луна, посмотреть на восход которой Август позвал Маргарет Джунипер, взошла, хотя они даже не заметили этого. «Урожайная луна», утверждал Август, и даже спел об этом Мардж песенку, пока они мчались вперед; однако взошедшее на небо громадное, щедрое, янтарного цвета светило вовсе не означало осеннего равноденствия, которое должно было наступить только через месяц: сейчас был всего лишь последний день августа.

Их заливал лунный свет. Теперь они могли смотреть на луну сколько захочется: Август, слишком разволнованный и пресыщенный, словно и не замечал Мардж, которая тихонько всхлипывала рядом с ним (может быть, даже от счастья – кто его знает?). Говорить Август был не в состоянии. Он вообще сомневался, сумеет ли когда-нибудь открыть рот не для того, чтобы пригласить на свидание или предложить руку и сердце. Разве что прикусит язык… Но он знал, что это ему не под силу.

Маргарет подняла освещенную луной руку и, смеясь сквозь слезы, потеребила его усики, которые он начал отращивать.

– Такие чудные, – сказала она.

От прикосновения ее пальцев Август, будто кролик, подергал носом. Почему они всегда трогают его усы не так, как надо, неприятно поддевают их снизу: неужели ему придется их сбрить? Алые губы Маргарет вспухли, уголки рта покраснели от поцелуев и слез. Ее кожа, как он и представлял себе, по сравнению с его кожей была необычайно нежной, зато совсем неожиданной оказалась россыпь розоватых веснушек, хотя ее гибкие обнаженные бедра на скользком от пота сиденье и отливали безупречной белизной. Сквозь расстегнутую блузку виднелись ее крохотные, новенькие грудки, завершавшиеся крупными, изменчивыми сосками: казалось, обе они только-только выступили из мальчишеской грудной клетки. Светлые жесткие волоски были совсем малюсенькими. О боже, навидался он тайных местечек. Август с необыкновенной силой ощутил всю странность освобожденной от покровов плоти. Следовало прятать эти уязвимые, беззащитные диковины, нежные, как тело улитки и ее чуткие рожки; обнаженность их выглядела чудовищной; Августу захотелось скрыть увиденное у Маргарет обратно в ее хорошенькое нижнее белье, гирляндой развешанное внутри машины, однако при одной мысли об этом желание восстало в нем вновь.

– О-о, – сказала Маргарет. Ей, пожалуй, немногое досталось от олуха, с жадной прожорливостью лишившего ее девственности: слишком многими другими мыслями она была занята. – Ты снова сделаешь это прямо сейчас?

Август промолчал: от него ничего не зависело. С таким же успехом можно было спрашивать форель, поддетую крючком, будет она еще трепыхаться или же нет. Сделка есть сделка. Август только недоумевал, почему после того, как узнаешь женщину, а она усвоит некоторые основы, вторая близость нередко дается труднее, с меньшим соответствием, чем первая: начинают мешать колени, локти. Впрочем, ничто из этого не мешало Августу при соединении влюбиться в Маргарет еще более страстно, чего он вовсе не ожидал. О, какие же они разные – тела, груди, запахи! Август даже не подозревал, что они настолько несхожи и неповторимы – так же как лица и голоса. Он узнал слишком много. Застонав от избытка любви и знания, переполнявших его, Август припал к Маргарет.

Было уже поздно; луна, взобравшись высоко на небо, уменьшилась, стала белой и холодной. Твоя печальна поступь. Из глаз Маргарет вновь покатились слезы, хотя они казались скорее природной секрецией, вызванной, быть может, лунным притяжением; она спешила скрыть свою наготу, но отнять ее у Августа было больше нельзя.

– Я рада, Август, – спокойно обратилась она к нему. – Рада, что это произошло между нами один раз.

– Что ты хочешь сказать? – Август не узнал своего голоса: он походил на хрип животного. – Один раз?

Маргарет смахнула с лица слезы тыльной стороной ладони: впотьмах она никак не могла застегнуть подвязку.

– Потому что я никогда его не забуду.

– Нет.

– Во всяком случае, помни об этом. – Маргарет подбросила платье и очень ловко натянула его на голову, потом, изогнувшись, немного поерзала на месте, и платье опустилось на нее, как опускается занавес по окончании спектакля. – Да, Август. – Она откинулась к дверце, сжав руки и распрямив плечи. – Ты меня не любишь, и это так. Да. Я знаю о Саре Стоун. Все знают. Все хорошо.