Нил Гейман - Американские боги

– Да нет, самолетом. Когда у тебя жена работает в туристическом агентстве, должен же быть от этого какой-то толк.

Коротышка нахмурился, и родимое пятно у него на лбу подернулось рябью.

– Она что, уже и билет выслала?

– А зачем? Просто сообщила номер, и все дела. Электронный билет. Приду в аэропорт, покажу паспорт – и полетели.

Коротышка кивнул, нацарапал что-то в самом конце бланка, потом закрыл папку и отложил ручку в сторону. Бледные ладошки его легли на серую столешницу бок о бок, как две светло-розовые зверушки. Он сложил руки домиком и поднял на Тень водянистые карие глаза.

– Везучий ты, – сказал он. – И вернуться тебе есть к кому, и работа тебя ждет не дождется. Вроде как раз – и не было ничего. Вроде как раз тебе – и вторая попытка. Очень советую всерьез ею воспользоваться.

Он встал, давая понять, что собеседование окончено, – но руки не протянул; впрочем, Тень ничего подобного от него и не ожидал.

Хуже всего было в последнюю неделю. В каком-то смысле даже хуже, чем за все три года вместе взятые. Может, погода виновата, думал Тень: смурная, холодная и безветренная. Такое впечатление, будто вот-вот начнется гроза, но грозы никакой не было. Его била дрожь, передергивало от озноба, и еще это тянущее ощущение пустоты под ложечкой, ощущение, что все летит в тартарары. Во дворике для прогулок время от времени протягивало ветерком. Тени казалось, он чует в воздухе запах снега.

Тень позвонил жене с оплатой за ее счет. Он знал, что телефонные компании облагают каждый исходящий из тюрьмы звонок дополнительным сбором в три доллара. Поэтому и операторы всегда такие вежливые, если звонишь из тюрьмы: знают, с тебя навар особенный.

– Что-то не то происходит, – сказал он Лоре. Не во первых словах, конечно же. Во первых словах было «Я тебя люблю», потому что если ты по-настоящему человека любишь, никогда не будет лишним ему об этом напомнить, а Лору Тень любил по-настоящему.

– Привет, – отозвалась Лора. – И я тебя тоже. А что такого, собственно, происходит?

– Не знаю, – сказал он. – Может, просто погода. Такое впечатление, будто вот-вот гроза начнется. Наверное, если бы и впрямь началась, сразу бы полегчало.

– А у нас тут все тихо, – сказала она. – И даже листья не совсем еще опали. Если ветра сильного не будет, ты успеешь на них взглянуть, как вернешься.

– То есть через пять дней, – сказал Тень.

– Каких-нибудь сто двадцать часов, и ты дома, – подхватила она.

– Там все в порядке, дома-то? Ничего такого?

– Все в порядке. Сегодня вечером увижусь с Робби. Устроим тебе такой прием, какого и не ждешь!

– Типа, сюрприз, что ли?

– Ну да. Только я ничего тебе не говорила, хорошо?

– А я ничего и не слышал.

– Узнаю своего мужа, – сказала она.

Тень поймал себя на том, что стоит и улыбается. Он отсидел целых три года, а она по-прежнему может вот так, запросто, заставить его улыбнуться.

– Я люблю тебя, маленькая моя, – сказал Тень.

– И я тебя, бобик ты мой, – сказала Лора.

Тень положил трубку.

Когда они поженились, Лора сказала Тени, что хочет завести собаку, но хозяин квартиры, узнав об этом, тут же указал им на пункт в договоре о найме, согласно которому домашних животных они держать не имели права.

«Так в чем проблема? – тут же нашелся Тень. – Нужен тебе этот бобик, когда у тебя есть я. Чем я хуже? Хочешь, тапочки твои сгрызу. Или надую на кухне. А может, в нос тебя лизнуть? Или, к примеру, ткнуться мордой тебе между ног, хочешь? Голову даю на отсечение, нет на свете ничего такого, что мог бы сделать пес, а я не смог бы!»

И он подхватил ее на руки, так, словно она вообще ничего не весила, и принялся лизать в нос, а она смеялась и отбивалась, как могла, а потом он отнес ее в спальню.

В столовой к Тени бочком подошел Сэм Фетишер и улыбнулся, показав неровные стертые зубы. Он сел рядом и стал есть свои макароны с сыром.

– Разговор есть, – сказал Сэм.

Сэм Фетишер был чернее черного, таких черных Тень за всю свою жизнь видел от силы два-три раза. Лет ему было под шестьдесят. Или под восемьдесят – с тем же успехом. С другой стороны, Тени доводилось встречать и тридцатилетних наркоманов, которые выглядели еще старше, чем Сэм Фетишер.

– Мм? – отозвался Тень.

– Будет буря, – сказал Сэм.

– Похоже на то, – ответил Тень. – Может, и снежку подсыплет.

– Не та буря, другая. Посильнее прочих. И вот что я тебе, парень, скажу: когда идет такая буря, лучше сидеть здесь, чем околачиваться там, снаружи.

– Я свое отсидел, – сказал Тень. – В пятницу меня уже здесь не будет.

Сэм Фетишер воззрился на Тень.

– Ты сам-то откуда будешь?

– Игл-Пойнт. Индиана.

– Не еби мне мозги, – сказал Сэм Фетишер. – Я в том смысле, откуда предки твои приехали.

– Из Чикаго, – ответил Тень. Его мать и впрямь провела свое детство в Чикаго, там же и скончалась, полжизни тому назад.

– Ну, я тебя предупредил. Идет большая буря. Держись от нее подальше, сынок. Это вроде как… ну, как называются эти штуки, на которых сидят континенты? Плиты или вроде того?

– Тектонические плиты? – попробовал угадать Тень.

– Во-во. Тектонические плиты. Вроде того, когда они начинают двигаться, и Северную Америку того и гляди занесет на Южную – ты же не захочешь об эту пору оказаться посередке между ними? Понимаешь, о чем я?

– Вообще без понятия.

Сэм медленно подмигнул ему темно-карим глазом.

– Ну, бля, не говори потом, что я тебя не предупреждал, – сказал Сэм Фетишер и затолкал в рот полную ложку дрожащего апельсинового желе.

– Не скажу.

Ночь Тень провел в мутной полудреме, то погружаясь в сон, то снова из него выныривая, а на нижней койке кряхтел и храпел его новый сокамерник. Несколькими камерами дальше человек скулил и плакал во сне, и выл как животное, и время от времени кто-нибудь принимался кричать, чтобы он, сука, заткнулся на хрен. Тень пытался отключиться и ничего не слышать. Чтобы минута за минутой тихо уплывали у него над головой, бессмысленные и пустые.

Еще два дня. Сорок восемь часов, которые начались, как всегда, с овсянки и тюремного кофе, а потом охранник по фамилии Уилсон ткнул Тень в плечо несколько сильнее, чем следовало, и сказал:

– Тень? Двигай сюда!

Тень попытался прислушаться к тому, что происходит у него внутри. Внутри было тихо, однако он по собственному опыту знал, что в тюрьме это ничего не значит, и на самом деле ты можешь уже торчать в дерьме по самое нехочу. Охранник шел почти бок о бок с Тенью, и шаги их слитной дробью выстукивали по металлу и бетону.

Где-то в глотке у Тени застрял привкус страха, горький, как вчерашний кофе. Вот оно, началось…

В затылке вдруг завел шарманку пакостный голосок, и тот голосок шептал, что сейчас ему накинут лишний год отсидки, засунут в одиночку, закуют в наручники, отрежут голову. Он твердил сам себе: успокойся, не дергайся, – но сердце стучало так, словно пыталось пробиться на волю сквозь грудную клетку.