Андрес Иньеста - Я это заслужил

Я слышал, как люди говорят: «У тебя всегда есть время пообщаться с де ла Мореной, но нет времени на нас». Это причиняет мне боль. Мы сейчас говорим о человеке, который следил за мной и моей карьерой с тех пор, как мне было 12, когда еще никто не знал, кто я такой. Легко забыть об этом по прошествии 14–15 лет. Де ла Морена был тогда в Брунете, и он никогда не забывал обо мне. И всякий раз, когда меня критиковали, а он считал, что критика несправедлива, он заступался за меня.

Когда я не играл, а он считал, что я заслуживаю места в составе, он говорил об этом. А когда люди держатся с тобой рядом и не предают, ты начинаешь их уважать и ценить. Ему было бы просто следовать тому, что говорило обо мне большинство людей и не высовываться. Он не был обязан защищать меня. Но он защищал. И никогда не просил у меня ничего взамен. Я никогда ни о чем не просил его, а он меня. Ты поступаешь тем или иным образом потому, что считаешь, что поступать так правильно, и так он вел себя со мной.

Я не говорю, что все остальные плохо ко мне относились, вовсе нет. Я всегда старался вести себя уважительно и был вежлив, стараясь уделять времени такому количеству людей, какому только мог. Я сейчас говорю об отдельных инцидентах. Просто у меня очень четкие и ясные представления о них. Есть в жизни некоторые мнения и высказывания в твой адрес, которые ты помнишь всегда, так и я никогда не забуду «Хосерру». Он поддерживал меня тогда, когда никто другой этого не делал».

Звучит противоречиво, но такова правда. Так я чувствовал себя в тот день и так считаю до сих пор, словно с того дня совсем не прошло времени. Я чувствовал себя заброшенным и потерянным, как будто что-то вырвали из глубин моей души. Тот момент был одним из самых сложных в моей жизни. Я хотел быть в «Ла Масии». Я знал, что обучение там – лучший вариант для меня и моего будущего. Но мне пришлось пройти через очень горькое испытание, которым стало разлучение с семьей: я больше не мог видеться с ними каждый день и чувствовал, что очень далеко от них. Было тяжело. Решение о переезде было моим, но принять его было очень трудно.

Спокойствие и безмятежность повествования Андреса вдруг резко прерывают воспоминания о той первой ночи в «Ла Масии» в сентябре 1996 года. Он приехал туда после того, как однажды неожиданно для всех и безо всякого предупреждения спросил у своего отца Хосе Антонио: «Пап, ты еще можешь им позвонить?»

Андрес: «Дело было спустя несколько дней после последнего срока, который «Барселона» выделила нам на принятие решения. Я думал уже, что ничего не получится, но господин Торт сообщил нам, что для нас клуб сделает исключение и нас дождутся, независимо от того, решим мы приехать в этом году или в следующем. Мы приехали в том же году и как раз вовремя. Никогда никто из членов моей семьи не говорил мне, что я должен ехать в Барселону: ни отец, ни кто-либо еще. Я помню, что первым моим днем там было 16 сентября. Занятия в школе уже почти начались, равно как и футбольный сезон. Решение было очень запоздалым, но оказалось правильным».

Решение, может, и было правильным, но последствия его были для Андреса и его семьи какими угодно, только не простыми.

Хосе Антонио: «Почему ты вдруг решил, что хочешь ехать? Почему сейчас?»

Андрес: «Я передумал. Я теперь в подходящем настроении. Я много думал об этом и решил, что нам стоит поехать».

Хосе Антонио: «Когда он сказал: «Пап, давай поедем», я вдруг почувствовал, что что-то внутри меня задается вопросом: «Почему он говорит это сейчас?»

Андрес: «Потому что я был уверен, что этого хочешь ты. Я не мог лишить тебя этой возможности после всего того, что ты для меня сделал».

С другой стороны, Хосе Антонио был счастлив, но также он был обеспокоен: «Я хотел этого больше, чем он сам. В то же время я страдал от этого сильнее всех».

Никому решение Андреса не далось легко: ни людям в «Альбасете», ни в «Барселоне». Андрес: «Я не хочу никого оскорбить и не собираюсь вываливать грязное белье, я просто хочу высказаться о ситуации, которая сложилась в «Альбасете» перед моим переходом в «Барселону». Я ни на кого не держу обиды. Я всегда благодарен людям, которые мне помогли, и местам, к которым я ощущаю свою причастность. Но отношение некоторых людей к произошедшему мне не по душе. У меня сложилось ощущение, что клуб хотел выставить меня и особенно мою семью в плохом свете. Некоторые люди в клубе говорили очень глупые вещи, которые сбивали с толку окружающих. Мне пришлось потерять две недели, на протяжении которых я не мог играть за «Барсу» потому, что они не оформили до конца все необходимые бумаги. Я не готов и малейшего упрека высказать в их адрес. И до определенной степени я мог понять их разочарование в связи с уходом одного из их молодых игроков. Но жизнь такова, что ты вовсе не обязан относиться ко всем с добротой и никому не вредить. Я сделал то, что считал наилучшим для себя, и уверен, что 99 % людей поступили бы в моей ситуации точно так же».

Когда семья Иньесты прибыла в «Ла Масию», родители Андреса переговорили с сеньором Фарресом, стоявшим во главе резиденции каталонской футбольной молодежи. Андрес, слегка отстранившийся от происходившего в его жизни в этот момент, гулял по коридорам старого, преисполненного такого символизма здания, вместившего в себя за все эти годы столько детских мечтаний разных его обитателей. Свое путешествие он должен был начать не в одиночестве.

Андрес: «Я помню Хосе, который был в то время вратарем команды U-17. У него были гигантские стопы, а ростом я ему доходил, наверное, до пояса. Он водил меня по «Ла Масии» и все показывал, чтобы я понемногу узнавал, как там все устроено. «Здесь у тебя спальня, здесь еще одна, а тут, Андрес, библиотека». Он говорил, а я не мог перестать плакать. Слезы, слезы и еще больше слез. Я был там телом, но голова и душа мои все еще были рядом с семьей».

Его родители все еще стояли у входа в «Ла Масию» и разговаривали с сеньором Фарресом, пока он ходил по лестницам здания вниз-вверх. «Хосе показывал мне дом так, словно он имел для меня какое-то значение», – говорит он теперь, вспоминая те первые минуты в своем новом странном доме.

«Ну давай, Андрес, успокойся» – так утешал нового рекрута Хосе Бермудес, по его собственным словам. Внушительных размеров голкипер возвышался над маленьким мальчиком, словно гигантская башня. «Он был крохотный, бледный и очень грустный. У меня было такое чувство, будто он думал про себя: где это мои родители решили меня оставить? Я до сих пор очень отчетливо помню этот момент. Я не удивлен, что он не помнит моей фамилии.