Коллектив авторов - Шедевры юмора. 100 лучших юмористических историй

– Ну, да!

– Без сомнения.

– Зачем же вы там работаете?

– Работа легкая. Пиши о чем хочешь, измышляй что угодно и получай денежки. Ей-богу!

Я недоверчиво спросил:

– Неужели можно измыслить что угодно?

– Уверяю вас. Ну что вы, например, хотите, чтобы было у вас завтра в газете?

Я рассмеялся.

– Напишите, что я очень люблю устриц.

– Хорошо! Устрицы– так устрицы.

На другой день я прочел, к своему удивлению, в газете, в которой работал розовый молодой человек, следующее:

«Анкета. Являются ли устрицы полезным блюдом?

Ввиду свирепствующей теперь эпидемии холеры мы занялись вопросом, не вредны ли в этом смысле устрицы. С этим вопросом мы и обратились к доктору Копытову.

– Видите ли, – сказал симпатичный медик, – в сущности, устрицы являются полезным, питательным блюдом, но, конечно, неумеренное их употребление может привести к нежелательным последствиям.

Спрошенная по этому поводу популярная певица И. О. Смяткина сказала следующее:

– Не знаю. Я не ем устриц. Несколько раз меня хотели приучить к ним, но, увы, безнадежно.

И. О. засмеялась.

После поездки в Мариенбад И. О. очень поправилась и выглядит прекрасно.

– Ну, как за границей? – спросили мы.

Она улыбнулась.

– Да ничего.

Третьим, к кому мы обратились с интересовавшим нас вопросом, был редактор сатирического журнала г. Аверченко.

– Устрицы! – воскликнул г. Аверченко. – Я очень люблю их. Едва ли они могут быть вредными. Конечно, я говорю о свежих устрицах.

– Ну, как цензура?.. Прижимает? – спросили мы редактора.

Он усмехнулся.

– Еще как!»

При встрече со мной розовый молодой человек засмеялся, пожал мне руку и спросил:

– Читали?

– Однако! Неужели вы беседовали по этому вопросу и с доктором Копытовым и с певицей Смяткиной?

– Ребенок! Доктор живет на Васильевском Острове, а дача Смяткиной в Новой Деревне. Одни извозчики стоили бы мне 2 р.

– А… как же вы?..

– Да ничего. Сам. Им же лучше. Все-таки реклама. И я свое заработал. Спасибо вам за устрицы. Хотите, еще что-нибудь сделаем?

– Нет, благодарю вас. А скажите, – спросил я, – вы с действительными происшествиями так делаете?

– Нет… Там нужно быть лично. Вы свободны сейчас?

– Да, а что?

– Тут один человечек застрелился. Я поеду взглянуть. Хотите взглянуть со мной?

Мы поехали.

Застрелившийся «человечек» лежал на столе, но я интересовался не им, а розовым молодым человеком…

К нам вышла женщина средних лет, с ввалившимися глазами и смертельно бледным лицом.

– А, здравствуйте! Позвольте представиться: сотрудник петербургских газет. А это так– мой знакомый. Очень приятно! Ну, как поживаете?

Женщина вынула платок из кармана и, отвернувшись, прошептала:

– Как видите. Единственный сын был. Вся надежда. Да не выдержало молодое сердце.

– Гм… Действительно… Бывает… Записочку оставил?

– Мне… письмо «Дорогой маме»…

– Так, так. Можно полюбопытствовать?

– На что?

– На письмецо. Я отдам потом.

– Что-о вы! Это моя самая святая теперь вещь.

– Самая святая. Ага!

Молодой человек вынул записную книжку и отметил: «Самая святая, сказала нам мать».

– Благодарю вас. Еще вопросик. Когда вы вбежали в комнату, – застали сынка в агонии или как?

Мать закрыла лицо руками.

– Мертвый уже был.

– Значит, агонии уже не застали. Экая жалость! А какая система?

– Чего?

– Револьвера.

– Не заметила я. Не до того было…

– Да, скажите, гм… вам, конечно, очень жалко покойника?

– Сына-то?

– Да, да… сына… конечно. Я это понимаю. Ну, а скажите: у вас осталось еще немного детей?

Я вскочил и схватил за руку розового молодого человека.

– Пойдем отсюда!

– Сейчас, сейчас. А позвольте полюбопытствовать, сударыня: а кухарка не видала агонии вашего сына?

– Извините… мне тяжело говорить об этом.

– А-а, спасибо. Гм… Делает вам честь.

Он положил на колено записную книжку и отметил:

«Мать убита горем. Тяжелые воспоминания. Система неизвестна».

– Еще вопросик: вы очень удивились в первый момент, когда застали его лежащим на полу вместо постели?

Я схватил его за руку и потащил.

В тот же вечер он повез меня в театр на премьеру пьесы, о которой ему предстояло дать рецензию… Когда мы приехали, только что кончился четвертый акт и оставался пятый.

– Посмотрим пятый? – спросил я.

– Не стоит. С кем это вы раскланялись?

– Знакомый. А что?

– Спросите его, как пьеса.

Я подошел к знакомому и вступил с ним в разговор.

Тут же, в фойе, в одном шаге от нас стал розовый молодой человек и с видом скучающего ротозея принялся рассматривать витрину с портретами актеров.

– Пьеса? Как вам сказать… Пьеса из тех, которые принято называть «сценичными». Фабула бессодержательная, но автор опытен, и это его спасает. И сюжет стар. Акробаты благотворительности, об этом еще Григорович писал. Декорации хорошие, а постановка неважная… Очень интересна была в роли Евгении Баранская… Остальные так себе. Положим, но первому спектаклю нельзя судить…

Со стороны фотографической витрины до меня донесся шепот.

– Спросите, вызывали ли автора.

– А автора вызывали? – спросил я.

– Он не был в театре. Нездоров, что ли. Простуда, кажется.

Розовый молодой человек неожиданно обернулся ко мне и сказал:

– Ну, я поеду. Еще в редакцию нужно успеть. Прощайте!

На другое утро в той же самой газете, где была анкета об устрицах, я прочел рецензию о новой пьесе.

«Еще популярный писатель Григорович касался наболевшего вопроса об «акробатах благотворительности», этих фальшивых, исковерканных ложью и ханжеством людях. Ту же тему положил в основание пьесы и автор «Сливок общества». Правда, сюжет не нов, но сценическая опытность и знание театральных вкусов публики спасли на этот раз произведение автора. Разыграна пьеса была, за исключением г-жи Баранской, давшей цельный искренний образ, очень, как говорится, «так себе». Хотя все старались, не исключая и суфлера. Впрочем, по первому спектаклю нельзя судить… Постановка нам не понравилась. Что это сделалось с режиссером Агеевым? Спасли положение декорации, действительно прекрасные, с большим вкусом. Публика пыталась вызвать автора, но– увы, его в театре не было. Тяжелая форма гастрита приковала талантливого автора «Сливок» к постели. Ах, уж этот петербургский климат!»

По приезде в Петербург я явился к старому другу, репортеру Стремглавову, и сказал ему так:

– Стремглавов! Я хочу быть знаменитым.

Стремглавов кивнул одобрительно головой, побарабанил пальцами по столу, закурил папиросу, закрутил на столе пепельницу, поболтал ногой – он всегда делал несколько дел сразу – и отвечал: