Сесилия Ахерн - Девушка в зеркале (сборник)

Герман щелкнул пультом и выключил телевизор. Наступила полная тишина.

– Ты позвонил своей матери?

– Нет.

– Почему?

– Забыл.

– Позвони.

– Зачем? Что случилось?

Эмбер пододвинула стул и села напротив:

– Дела там неважные.

– Дела уже несколько дней как неважные, что могло измениться?

– Рак добрался до поджелудочной железы.

Герман задумался. Представил себе отца, сельского нелюдима, которого заперли в частной городской больнице, отдали на милость толпы образованных всезнаек, которые мнут его, колют иглами и говорят на непонятном языке.

– Твоя мать жалуется, что плохо разбирается в том, что ей говорят врачи. Она в панике.

Мать, поистине жертвенная натура, дает, дает и никогда ничего не берет – и даже не хочет – взамен, смущаясь от самой мысли о такой возможности.

– Но с ней же девочки, – сказал Герман, хотя понятия не имел, кто с ней, и это скорее был вопрос, чем утверждение.

– Да, там Аннабел.

– Ну эта отпугнет любой рак!

– Она говорит, что по нескольку раз в день пытается до тебя дозвониться, – серьезно отвечала Эмбер.

– Я не включаю телефон, как ты сама сказала. И пусть, наконец, усвоит, что такое разница во времени. Нет смысла звонить мне, когда здесь четыре утра. Да и чем я могу помочь? Ты же ее знаешь. Она считает, что весь мир – это Америка.

– Мне кажется, они просто хотят, чтобы ты вернулся, только и всего. Они не просят тебя о чуде.

– Но я не могу, мы всего неделю как приехали.

Эмбер встала, аккуратно отодвинув стул. Ее движения были настолько точны, что порой это раздражало. Вот как сейчас.

– Тебе купить что-нибудь?

– Нет, – буркнул Герман, однако, когда она была уже на пороге, спохватился. – Кофе и бумагу!

– Это хороший знак, – обрадовалась она. – А тетрадь уже закончилась?

Герман кивнул. Эмбер, подмигнув ему, вышла и захлопнула за собой дверь.

Еще бы ей не закончиться – корзина у стола была полна чистых скомканных листов, а он между тем не написал ни строчки.

В тот день Эмбер домой вернулась поздно, часов около восьми, влетела, блестя глазами. Герман слышал, как она напевает, разбирая сумки с продуктами. В девять часов она поднялась наверх и вошла к нему – он сразу почувствовал запах свежего кофе и «Шанель № 5».

– Так и думала, что ты здесь. – Она поставила кружку с кофе на новую подставку и села в кресло.

– Насколько я понимаю, ты нашла деревню.

– И не только. Я поехала дальше, потому что в деревне нет ничего, кроме почты, церкви и пивной. И приехала в Бат. Шикарное место! Ты должен там побывать. Я даже купила пару туфель.

– Рад, что ты снова становишься самой собой, – улыбнулся Герман.

– Я? – удивилась Эмбер. – Ты думаешь, что я… ладно, не обращай внимания. Как продвигается рукопись?

– Хм…

– Дашь почитать?

– Нет. Пока нет. Я не закончил.

– А когда ты мне позволишь прочитать? Обещаю, что не буду говорить гадостей или критиковать – если ты сам не попросишь. Я не стану навязывать тебе свои идеи и все в таком роде, но я могла бы сказать, что мне нравится, а что нет. На твое усмотрение, в общем. Мне просто хочется прочитать. Я хочу, чтобы ты впустил меня в свой мир, а то у меня чувство, словно я тут лишняя.

Ну вот, опять… Лишняя, одинокая, несчастная – вся эта психологическая чушь.

Не дождавшись ответа, она прервала паузу следующим вопросом:

– Ты много успел написать?

– М-м… – замялся Герман, потому что не написал пока ни слова.

– Не подумай, что я тебя тороплю, хотя и не терпится узнать, когда мы поедем домой… Ты пока не решил? – Эмбер старалась говорить весело и непринужденно, будто из желания поддержать, помочь, но Герман понимал, что она имеет в виду.

– Поедем, когда закончу, – только и ответил он.

Она слабо улыбнулась:

– Спасибо. А ты… – Ее пальцы вдруг сосредоточенно затеребили юбку, нащупав торчащую нить. – Когда ты закончишь, мы ведь вернемся в Нью-Йорк? Мне казалось, таков был изначальный план, но теперь… я вижу, что ты привязался к этому месту…

– Мне тут нравится, – отрезал Герман. Здесь, на этом стуле, в кабинете с видом на зеленые поля, куда он никогда не ходит и даже не собирается. – Вот и все.

– Хорошо, – улыбнулась Эмбер, но ее улыбка не коснулась глаз, отчего Герман одновременно с ненавистью к себе ощутил желание остаться тут навеки. – Я купила тебе тетрадь. – Она полезла в сумку. – Даже две тетради: они у тебя быстро заканчиваются.

– Спасибо.

– И еще кое-что. Вообще-то я купила это в Нью-Йорке, хотела, чтобы сделали гравировку, но времени не хватило, поэтому поручила это Хэтти. Утром позвонили: все готово, можно приезжать. Не понимаю, как я ездила по этим узеньким дорожкам. Ну да ладно, смотри.

Герман никак не мог сосредоточиться на подарке, все вспоминал утренний телефонный звонок, когда он слышал ее голос и знал, что она лжет. Напрасно это она, пусть даже ради него. Он же сказал: больше никаких секретов.

Эмбер положила перед ним черный подарочный футляр и, поскольку он лишь тупо таращил глаза, сама открыла крышку и достала часы. «Ролекс». Такие он рассматривал недавно в журнале. На обратной стороне была надпись: «Г., моему художнику. Твоя навсегда, Э.».

Вдруг его захлестнули эмоции, горло сжалось, он боялся заговорить, чтобы не выдать себя. И потому лишь молча кивнул, положил часы в футляр, защелкнул замок. Ошеломленная и оскорбленная его реакцией, Эмбер так и примерзла к стулу, затем встала и в неловкой тишине вышла из кабинета. Едва дверь за ней закрылась, Герман мысленно обругал себя за холодность. Виной всему был гнев, с которым чем дальше, тем хуже удавалось справляться. Он ни за что не наденет эти часы, потому что всякий раз будет вспоминать, что она наделала и почему преподнесен этот подарок, а еще ему была невыносима мысль, что ее «художник» не написал ни строчки.

Пытаясь побороть в себе злость и горькое чувство никчемности, которое вызвала у него надпись на часах, Герман записал всю информацию, факты, которые имели отношение к его будущей книге. Главный герой – Эдвин Грей, тридцать шесть лет, родился в состоятельной семье. Герман сформулировал вопросы относительно жертвы и причины преступления, с чем пока не определился. Он хотел изобразить своего героя злодеем поневоле, который понес наказание и раскаялся. Герман Бэнкс мечтал, чтобы читатели сопереживали главному действующему лицу и, возможно, в глубине души спрашивали себя, хватило бы у них духу на такой шаг. В общем, Эдвин должен быть человеком, а не чудовищем, хотя и совершившим страшное преступление. Изложив все это на бумаге, Герман наконец ощутил, что дело сдвинулось с мертвой точки. К полуночи он написал все, что знал и – что более важно – чего до сих пор не знал, отложил ручку и выключил лампу, впервые со дня приезда испытывая удовлетворение.