Джудит Макнот - Само совершенство

Вот эта ее входящая в привычку тенденция просить денег у жителей города и окрестностей, как ближних, так и дальних, больше всего беспокоила мистера Дункана. Она не могла не понимать, что ставит не только себя, но прежде всего его, директора, в весьма щекотливое положение. Как не стыдно ей ходить с протянутой рукой, выпрашивая деньги у родителей и других родственников учеников школы, в которой он директорствовал! За те несколько лет, что Джулия Мэтисон проработала в его школе учительницей, он не знал покоя. Она была для него как прыщ на носу, как мозоль на пятке. И по этой причине мистер Дункан был абсолютно невосприимчив к ее привлекательности, хотя любой другой на его месте непременно отметил бы, как соблазнительно она выглядела, раскрасневшаяся от игры, в спортивном костюме на ладной фигурке, когда, перед тем как отпустить ребят в раздевалку, давала им наставления относительно следующего занятия. Ее свежее юное лицо без следа косметики и забранные в хвост волосы ввели мистера Дункана в заблуждение, когда он решил, что берет на работу хорошенькую милую простушку, с которой не будет никаких сложностей. При росте в пять футов и пять дюймов она была отлично сложена, хрупкая, длинноногая, с изящным носиком и классическим овалом лица и полными мягкими губами. И под темными, превосходной формы бровями вразлет сияли темно-синие глаза, густо опушенные загнутыми вверх ресницами, и эти глаза казались невинными и добрыми. Но, как бедному директору впоследствии пришлось убедиться, единственной чертой, которая выдавала ее истинную натуру, был упрямый подбородок с пусть крохотной, но совсем не женственной ямочкой.

Мысленно притопывая в досадливом раздражении ногой, мистер Дункан ждал, когда молодая учительница закончит общаться со своей «командой». Отпустив ребят, Джулия одернула футболку, провела рукой по растрепавшимся волосам, и лишь после этого мистер Дункан соизволил объяснить причину своего неурочного визита в гимнастический зал.

– Звонил ваш брат Тед. Я был один наверху и потому ответил на звонок, – недовольно сообщил директор. – Он попросил передать вам, что родители ждут вас на ужин к восьми и что Карл даст вам для поездки свою машину. Он, кажется, упомянул, что вы едете в Амарилло. Вы не сообщили мне об этом, когда отпрашивались.

– Да, я еду в Амарилло, – подтвердила Джулия с лучезарной невинной улыбкой, которая, как она, видимо, рассчитывала, должна была обезоружить всякого, кому была адресована. Однако в действительности эта подозрительно лучезарная улыбка лишь заставила Дункана насторожиться.

– У вас там друзья? – спросил он, нахмурившись.

В Амарилло Джулия собиралась встретиться с богатым родственником одного из своих учеников-инвалидов в надежде убедить его пожертвовать средства на программу по обучению грамотности… и у нее было ужасное предчувствие, что мистер Дункан о ее планах догадывался.

– Меня не будет только два учебных дня, – увернулась она от прямого ответа, – и я уже договорилась о замене.

– Амарилло расположен в нескольких сотнях миль отсюда. Должно быть, у вас там очень важное дело.

Джулия не стала удовлетворять любопытство начальника. Она лишь с преувеличенной тревогой посмотрела на часы и воскликнула:

– Господи, уже половина пятого! Мне надо торопиться! Я еще должна успеть принять душ, переодеться и вернуться сюда. У меня в шесть урок!

Вилли Дженкинс поджидал Джулию у машины на школьной стоянке. Заметив, что она вышла из школы, он нахмурился и сообщил своим хриплым голосом, который скорее напоминал голос взрослого мужчины, больного ларингитом:

– Я слышал, как мистер Дункан сказал, что вы едете в Амарилло. И поэтому до вашего отъезда я хотел узнать… Мисс Мэтисон, скажите, я буду петь на «Зимнем карнавале» или нет?

Джулия с трудом удержалась от улыбки. Вилли Дженкинс привык быть первым во всем. Он отлично чувствовал себя на спортивной площадке, был ценным приобретением для любой спортивной команды, его уважали и с ним считались, и потому ему было страшно обидно, что его не хотели принимать в драматический кружок. По правде говоря, публичные выступления, в особенности те, где надо было пользоваться голосом, обходились без участия Вилли. Стоило Вилли заговорить со сцены, а тем более запеть, как все присутствующие, и зрители, и исполнители, начинали корчиться от смеха.

– Ты обратился не по адресу, Вилли, – сказала Джулия, бросая портфель на пассажирское сиденье своего старенького «форда». – В этом году спектакль ставлю не я.

Вилли усмехнулся той нагловатой многозначительной ухмылкой, с которой мужчина смотрит на женщину, зная, что она к нему неравнодушна. И Джулия действительно была к нему неравнодушна. Ей нравились его задор, его сила духа, но больше всего его доброта, которая особенно проявлялась в отношении одного мальчика-инвалида из его класса по имени Джонни Эверетт.

– Хотите сказать, что если бы вы ставили спектакль, то разрешили бы мне петь?

– Вилли, – с улыбкой ответила ему Джулия, повернув ключ в замке зажигания, – когда я буду ставить спектакль, то обязательно тебя приглашу.

– Обещаете?

Джулия кивнула:

– Приходи как-нибудь в церковь, и я тебе это докажу. Я позволю тебе петь в детском церковном хоре.

– У нас в семье не принято ходить в церковь.

– Ну вот, теперь ты встал перед дилеммой, – сказала Джулия, медленно выезжая со стоянки. Она говорила с ним через открытое окно.

– Что такое дилемма?

Джулия просунула руку в окно и потрепала его по волосам.

– Посмотри в словаре.

Начальная школа, в которой работала Джулия, находилась на другом конце города, и, возвращаясь домой, Джулия всякий раз проезжала центральную часть города из конца в конец. Впрочем, «деловой центр» слишком пафосное определение для территории площадью меньше квадратной мили, на которой располагалось величественное здание суда посередине, с четырех сторон окруженное строениями. Когда Джулия в возрасте одиннадцати лет впервые приехала в Китон, этот маленький тихий городок показался ей очень странным. Поражало отсутствие широких улиц с шикарными небоскребами и отсутствие трущоб. Вначале ей было непонятно, как жители этого провинциального техасского городка до сих пор не вымерли от скуки, как осенние мухи, но постепенно ей открылась прелесть неспешной жизни техасского захолустья, и она даже стала считать его славным и милым. За последние пятнадцать лет здесь мало что изменилось. Китон остался самим собой – живописным и старомодным, со все той же нарядной белой беседкой посреди городского парка, с вымощенными красным кирпичом улицами и опрятными домиками с ухоженными палисадниками. Несмотря на то что население Китона за эти годы увеличилось с трех тысяч до пяти, дух города приезжие изменить не смогли или не захотели. Пытавшиеся изменить город в соответствии со своими представлениями здесь попросту не приживались. Большинство жителей по-прежнему по воскресеньям ходили в церковь, мужчины по-прежнему собирались в городском клубе со смешным названием «У лося» каждую первую пятницу месяца. И начало школьных летних каникул отмечали здесь как большой праздник – на городской площади с духовым оркестром, причем музыканты неизменно выходили в красно-бело-синих нарядах. Когда-то на такие мероприятия жители города приезжали верхом или в колясках, запряженных лошадьми, а теперь – в пикапах и машинах поменьше, но музыка и смех звучали как встарь. Дети играли в пятнашки среди старинных дубов или прогуливались, держа родителей за руку, лакомясь мороженым, в то время как их бабушки и дедушки сидели на скамейках в парке и вспоминали старые добрые времена. Это был город, где люди ценили старую дружбу, старинные традиции и память о прошлом. И еще в этом городе всё про всех знали.