Даина Чавиано - Остров бесконечной любви

– Ох, не могу больше, – отдувался Лупе, валясь на стул. – Кажется, я слегка подустал.

– Ты пропустила самый кайф, девочка моя. – Фредди покончил со своим напитком. – А все из-за того, что строишь из себя англичанку.

– С таким каменным лицом она за кого хошь сойдет. Из иного мира явилась – не видишь разве?

– Ну что, еще по одной?

– Уже поздно, – сказала Сесилия. – Нам пора.

– Прости меня, Сеси, но ты сейчас хуже йети. Ведешь себя от-вра-ти-тель-но.

– Извини, Лауренсио, что-то голова разболелась.

– Потише, доченька, – возмутился Лупе. – Не называй меня так, иначе у моих врагов возникнут вопросы.

Сесилия открыла сумочку, чтобы достать деньги, но Фредди не позволил ей расплатиться.

– Ну нет, эта ночь – за наш счет. Мы ведь тебя пригласили.

«И поцелуи, как бабочки, нежны». В полумраке Сесилия еще раз убедилась, что старушки за угловым столиком уже нет. Девушка сама не знала почему, но уходить из бара не хотелось. Она медленно брела, натыкаясь на стулья и не отрывая взгляда от экрана, на котором допотопная парочка танцевала сон [6] Сон – жанр кубинской музыки негритянского происхождения. , как не умел танцевать сон никто из сверстников Сесилии. В конце концов она вышла в гаванскую ночь.

Видения из рассказа Амалии и воспоминания о древней Гаване, населенной музыкальными божествами, оставили в душе странное ощущение двойственности. Девушка чувствовала себя как те святые, которые могут находиться в двух местах одновременно.

«Я здесь и сейчас», – сказала она про себя.

Сесилия посмотрела на часы. Было так поздно, что охранника у дверей бара уже не было. Так поздно, что на улице вообще не осталось ни души. Неотвратимость одинокой прогулки до угла вернула девушку к реальности.

Облака поглотили луну, но опаловые лучи пронзали их насквозь. Рядом со стеной вспыхнули два инфернальных глаза. По кустам шнырял кот, и он наблюдал за девушкой. И тогда, словно по сигналу, лунный диск вырвался из парового затмения и осветил кота: то был серебряный зверь. Сесилия видела две тени – свою и кошачью. Стояла, как поется в болеро, синяя ночь. Возможно, именно по этой причине девушка мысленно вернулась к рассказу Амалии.

Лингао-фа решила, что сегодня подходящая ночь, чтобы умереть. Горячий ветер гулял среди побегов риса, которые робко высовывались из воды. Быть может, именно этот ветерок, незримыми пальцами ласкавший одежды женщины, наполнил ее душу ощущением неизбежности.

Лингао-фа приподнялась на цыпочки, чтобы глубже вдохнуть в себя облака. Она была все еще стройна, словно стебли лотосов, что украшают пруд, в котором плещутся рыбки с прозрачными хвостами. Матушка ее любила сидеть и смотреть на гибкие ножки цветов, уходящие в стоячую воду, она наклонялась и трогала их – это наполняло ее покоем. Женщина подозревала, что именно общение с цветами наделило ее дочь изящными чертами, которые проявились с самого рождения: нежнейшая кожа, мягкие, точно лепестки, ступни, прямые блестящие волосы. Поэтому, когда подошло время праздновать ее появление на свет – через месяц после родов, – мать решила назвать девочку именно так: Цветок Лотоса.

Лингао-фа посмотрела на мокрые поля: в этот вечер они набрякли, как ее груди, когда она кормила Куй-фа, ее розовый бутон. Девочке уже исполнилось одиннадцать, и скоро придет время искать ей супруга; однако эта обязанность будет возложена на Вэна, деверя Лингао-фа, самого близкого родственника мужского пола.

Женщина покачиваясь вернулась в дом. Таким шатким равновесием она была обязана своим крохотным ступням. Все детство матушка туго бинтовала ее ножки, чтобы они не росли: размер ног являлся важным условием достойного замужества. Вот почему сама она теперь бинтует ступни маленькой Куй-фа, несмотря на все ее слезы и протесты. А это очень болезненный процесс: все пальцы, кроме большого, должны оставаться прижатыми книзу, а затем в образовавшуюся ложбинку закладывают камень и накрепко приматывают лентами. И хотя сама Лингао-фа после смерти мужа перестала бинтовать ноги, сломанные и неправильно сросшиеся косточки навсегда изменили ее походку.

Она зашла на кухню, где Мэй Лэй резала овощи, и увидела, что дочь играет возле печки. Мэй Лэй была не просто служанка. Она родилась в зажиточной семье и даже умела читать, однако череда злоключений превратила ее в наложницу богатого землевладельца. И только смерть хозяина освободила ее от этого. Она осталась одна, без средств к существованию, и предпочла предложить свои услуги семье Вонг.

– Мэй Лэй, ты про капусту не забыла?

– Нет, госпожа.

– А про соль?

– Все сделала, как вы велели. – И робко добавила: – Госпоже не о чем беспокоиться.

– Я не желаю, чтобы повторилась прошлогодняя история.

Мэй Лэй покраснела от стыда. Хотя хозяйка ни разу не упрекнула ее прямо, она знала, что последнее наводнение произошло по ее вине. Служанка была стара и забывчива.

– В этом году у нас не будет таких проблем, как в прошлом, – осмелилась предположить Мэй Лэй. – Господа из храма ходят в ярких одеждах.

Лингао-фа в облаке кухонного пара направилась в спальню. Ее раннее вдовство пробудило вожделение во многих землевладельцах – и не только из-за ее красоты, но и потому, что покойный Ши оставил ей обширные угодья, на которых росли рис и овощи, да еще и паслись стада. Лингао-фа учтиво, но решительно отказывала всем просителям, до тех пор пока шурин не предложил ей выйти за коммерсанта из Макао, владельца банка, управляющего капиталами их семейного клана, – чтобы сохранить в целости общее достояние.

Поначалу вдова растерялась и не знала, как поступить. Ее родители умерли, и она была обязана повиноваться старшему брату покойного супруга. Однажды Лингао-фа поняла, что больше не сможет откладывать решение. Вэн пришел к ней домой и напрямик объявил, что свадьба состоится в третий день пятой луны. В спальне на столе лежала гребенка – еще матушкин подарок. Лингао-фа машинально огладила перламутровую инкрустацию, распустила косы, намочила волосы, чтобы освежиться, и вышла из комнаты. В этот момент луна выглянула из-за облаков. «Это ты во всем виноват, проклятый старик!» – пробормотала женщина сквозь зубы, с яростью глядя на сверкающий диск, где обитал своенравный старец, связывающий одной лентой ноги тех, кому предназначено стать мужем и женой, – от этой ворожбы еще никто не смог избавиться. Вот каким образом Лингао-фа сделалась супругой Ши – и по той же причине она теперь противилась своей несправедливой судьбе.

Женщина в последний раз смотрела на голубоватый свет над полями, но ей было все равно. Что бы ни случилось – все лучше, чем адские муки. Ее оставляли совершенно равнодушной шуточки Вэна, который любил потешаться над верованиями невестки. Но она-то знала, что в ином мире дух мужа разорвет ее на куски, если она снова выйдет замуж. Женщина может принадлежать только одному мужчине, и это убеждение в неотвратимости наказания пугало больше, чем невозможность новой встречи с родными людьми.