Мари-Бернадетт Дюпюи - Лики ревности

– Тома! – послышался голос словно бы издалека. – Тома, помоги!

– Пьеро [5] Уменьшительно-ласкательное от «Пьер». ( Примеч. пер. ) , малыш, ты только держись! Я уже иду!

Ошибки быть не могло – это Пйотр, младший брат Йоланты! Мальчик до сих пор говорил с выраженным польским акцентом. Горняки быстро переименовали его на французский манер, в Пьера, поскольку польский вариант имени выговорить было сложно.

Тома принялся на ощупь разбирать огромную гору обломков, преградившую ему путь. Деревянная обшивка, поддерживавшая потолок и стены штрека, местами обрушилась, пропустив внутрь груды земли и камней.

– Я уже иду! Я тебя вытащу! Пьер, ты там один?

– Кажется, один! Только ничего не видно… – ответил подросток.

– Мне тоже! Не знаю, куда подевалась моя лампа. Наверное, засы́пало. Но если бы я ее и нашел, зажигать нельзя: вдруг газ еще остался, может рвануть…

Тома присел на корточки и стал разгребать камни. Очень скоро пальцы одеревенели от боли.

– Поищу-ка я обушок!

Тома попытался нащупать свой инструмент и вдруг задел ногой что-то непонятное, одновременно плотное и упругое. По спине пробежал холодок. Похоже на людскую плоть. Он прекрасно помнил, что Пас-Труй, прозванный так за свою склонность к запугиванию новичков-галибо [6] Galibots ( диал. ) – самые юные работники шахты. ( Примеч. пер. ) страшными историями из шахтерской жизни, работал у него за спиной, причем довольно близко.

– Боже правый! – прошептал он.

Тома осторожно ощупал неподвижное тело, придавленное свалившейся сверху балкой.

– Эй, Пас-Труй! Отзовись, черт бы тебя побрал!

Тома еще раз убедился, что это действительно его товарищ, пробежавшись пальцами по выбившимся из-под каски кудрявым волосам, по животу и бокам. Потом начал трясти его, снова и снова, но Пас-Труй даже не шевельнулся. А ведь у него шестеро детей!

– Неужели и остальные – тоже? – вырвалось у Тома. – А бригадир? Он-то где?

Юноша в волнении перекрестился. Альфред Букáр, бригадир, шел в забое следом за Пас-Труем. Он был мастером своего дела, бдительным и осторожным.

– Эй, Тома! – послышался испуганный голос Пьера. – Ради Пресвятой Девы, зять, помоги мне!

– Уже иду, малыш! Иду!

Тома решил, что сейчас не время выяснять, кто из товарищей погиб. Надо позаботиться о живых. Преисполнившись решимости, он обшаривал землю вокруг себя и рядом с телом Пас-Труя, пока не наткнулся на обушок. Помогая себе инструментом, он стал еще активнее разгребать завал.

«Нас обязательно спасут! – думал он, ни на секунду не отрываясь от тяжелой работы. – Парни из соседних забоев наверняка уже оповестили дирекцию! Они пришлют людей!»

– Чертов завал никогда не кончится! – громко выругался углекоп, продвигаясь ползком и помогая себе локтями.

Дело пусть медленно, но двигалось, и Тома утешал себя мыслью, что Пьеру по меньшей мере есть чем дышать. Доказательством тому были непрекращающиеся крики парнишки.

– Я слышу, как ты стучишь и как осыпается земля! Уже немного осталось! – повторял мальчик дрожащим голосом. – Господи, как же мне повезло, что ты не погиб, иначе сгнить бы мне тут заживо! Никто бы меня не нашел, это точно!

– Скажи лучше, ты в порядке? Руки-ноги целы?

– Не знаю, мне ногу привалило. Не могу сказать, цела ли она, я ее не чувствую.

– Не шевелись, скоро я тебя вытащу!

Тома, невзирая на боль, удвоил усилия. Через время ему удалось расширить узкую щель. Оттуда потянуло сыростью, и во рту у Тома появился неприятный привкус железа.

– Пьер!

– Я тут! Тебя лучше слышно, наверное, ты совсем близко! Проклятье! Была бы у нас лампа! Хотя бы одна!

– Немедленно перестань злословить, маленький негодник! – попытался пошутить Тома. – Твоей сестре это не понравилось бы!

– Но ты же ей не расскажешь, правда, зятек? – возразил паренек со смешком, который закончился всхлипом боли.

Оба сконфуженно умолкли. Тома, тяжело дыша, углубился в узкий проход. Понадобилось несколько ударов обушком, и плечи уже можно было протиснуть внутрь. Он дорого дал бы сейчас за малую толику света, которая позволила бы разглядеть круглую мордашку и карие глаза мальчишки.

– А вот и я, дорогой шурин! – вскричал он победным тоном.

И в то же мгновение кусок деревянной обшивки, частично разрушенной недавним взрывом, рухнул вниз. Тома сам не понял, как очутился в темном закутке, рядом с малышом Пьером. Падая, он задел мальчишку, и тот вскрикнул от боли. За оглушающим грохотом, последствия которого страшно даже представить, последовала мертвая тишина.

– Пьеро?

– Тома?

– Протяни вперед руку, малыш, чтобы я мог тебя нащупать.

Молодой углекоп ощутил глубочайшее облегчение, когда его пальцы переплелись с пальцами младшего товарища.

– Что ж, дело за малым: высвободить твою ногу и вытащить тебя на-гора! – заключил он серьезно. – Но если…

– Но если – что?

– Вдруг проход совсем завалило? Ты слышал грохот? Погоди, я хочу посмотреть, что там, и немедленно!

Тома хватило минуты, чтобы оценить обстановку. Обвалилась еще часть потолка, и куски породы, спрессовавшись, образовали плотную стену с неровной поверхностью.

– Заперты, как крысы в крысоловке! – пробормотал он.

Их окружала абсолютная темнота. Положение катастрофическое, ни больше ни меньше.

– Крепись, Пьер, так надо! – проговорил Тома уже в полный голос. – Прежде чем нас отроют, пройдет какое-то время. Пас-Труй погиб, и наш бригадир, наверное, тоже. Помнишь, в каком порядке мы шли? Мы с тобой – впереди, махая обушками, как те каторжники! И надо же – угодили в ловушку… Черт, если бы у меня была лампа!

Пошарив по карманам, Тома достал трутовую зажигалку. И тут же вспомнил, что рудничный газ не имеет запаха.

– Нет, лучше уж посидим без света, – буркнул он сердито.

– Думаешь, может еще рвануть?

– Боюсь, что да. Не будем рисковать, Пьер. Мы – не первые, с кем такое случилось, и, увы, не последние. Руководству компании уже доложили, и оно организует спасательные работы. Если Букар не погиб, он сообщит, что мы остались в забое, обязательно сообщит! Отец твердит, что лучшего бригадира, чем наш, на шахте давно не видели. Уж Букар-то все сделает, чтобы нас вытащить. И твой отец тоже. По-моему, он работал где-то неподалеку.

– Если так, остается только молиться за него! – вздохнул парнишка. – Боже правый, если и папа погиб…

– Не думай о плохом, чтобы самому не упасть духом.

– Тома, а как же лошади?

– А что лошади?

– Мы же не знаем величины обвала. Что, если и животных перебило?

– Боишься за своего Датчанина? Не стоит, коногоны со своим грузом к тому времени были уже далеко. И женщины тоже. Взрыв никак не мог им навредить.

В разговоре, происходившем в полнейшем мраке, ощущалось что-то мучительное. Ни один ни другой не решались признаться себе, что обречены на смерть. Из сострадания к младшему товарищу Тома продолжал: