Роберт Стивенсон - Странная история доктора Джекила и мистера Хайда (сборник)

Эта неожиданная вспышка потрясла нас всех, а дядя после последнего хриплого выкрика погрузился было в свои мрачные мысли. Однако Рори, любитель и знаток всяческих суеверий, вывел его из задумчивости, задав вопрос:

– Да неужто вы видели морского дьявола?

– Видел, только неясно, – ответил дядя. – А коли бы простой человек увидел его ясно, так, наверное, он и часа не прожил бы. Приходилось мне плавать с одним пареньком – звали его Сэнди Габарт, – так вот он дьявола увидел. Ну и пришел ему тут же конец. Мы семнадцать дней как вышли из Клайда – и пришлось нам тяжеленько, а шли мы на север с зерном и всякими товарами для Маклеода. Ну, добрались мы почти до самых Катчалнов – как раз прошли Соэу и начали длинный галс, думая, что так и дотянем до Копнахау. Я эту ночь никогда не забуду: луна была в тумане, дул хороший ветер, да не очень ровный. А еще – жутко же это было слушать – другой ветер завывал наверху, среди страшных каменных вершин Катчалнов. Ну так Сэнди стоял у стакселя, и нам его не было видно с грот-мачты, где мы крепили парус. Вдруг он как закричит! Я потянул сезень, точно с ума свихнулся, потому что мне почудилось, будто мы повернули на Соэу. Да только я ошибся – был это смертный крик бедняги Сэнди Габарта, ну, может, предсмертный, потому что умер он через полчаса. И успел еще сказать, что у самого бушприта вынырнул морской дьявол, или, может, морской дух, или еще какая-то морская нечисть, и этот дьявол посмотрел на него холодным жутким взглядом. И когда Сэнди помер, мы поняли, какой это знак и почему ветер выл на Катчалнах. Тут он и обрушился на нас – и не ветер это был, а гнев божий. И всю эту ночь мы работали как сумасшедшие, а когда опомнились, смотрим: мы уже в Лох-Ускева и на Бенбекуле поют петухи.

– Это небось была русалка, – сказал Рори.

– Русалка?! – вскричал дядя с невыразимым презрением. – Бабьи россказни! Никаких русалок нет!

– Ну а на что он был похож? – спросил я.

– На что он был похож? Упаси бог, чтобы нам довелось это узнать! Была у него какая-то голова, а больше Сэнди ничего не мог сказать.

Тогда Рори, уязвленный до глубины души, поведал несколько историй про русалок, морских духов и морских коней, которые выходили на берег на островах или нападали на рыбачьи суда в открытом море. Дядя, несмотря на свой скептицизм, слушал старика с боязливым любопытством.

– Ладно, ладно, – сказал он, – может, оно и так, может, я и ошибся, да только в Писании про русалок ни слова не сказано.

– И про аросский Гребень там тоже небось ни словечка не сказано, – возразил Рори, и его довод, по-видимому, показался дяде убедительным.

После обеда дядя повел меня на холм позади дома. День был безветренный и очень жаркий, зеркальную поверхность моря не морщила даже легкая рябь, и тишину нарушали только привычное блеяние овец да крики чаек. Не знаю, подействовала ли разлитая в природе благость на моего родича, но, во всяком случае, он держался более разумно и спокойно, чем раньше. С интересом, почти даже с увлечением обсуждая мое будущее, он только время от времени возвращался к погибшему судну и к сокровищам, которые оно принесло Аросу. Я же слушал его в каком-то тихом оцепенении, жадно впивая глазами столь хорошо знакомый мне пейзаж, и с наслаждением вдыхал морской воздух и дымок от горящего торфа – это Мэри развела огонь в очаге.

Миновал час, и мой дядя, который все это время исподтишка поглядывал на маленькую бухту, встал и позвал меня за собой. Тут следует упомянуть, что мощная приливная волна у юго-западной оконечности Ароса вызывает волнение у всех его берегов. В Песчаной бухте на юге в определенные часы прилива и отлива возникает сильное течение, но в северной бухточке (бухте Арос, как ее называют), у которой стоит дом и на которую теперь глядел дядя, волнение возникает только перед самым концом отлива, да и тогда его бывает трудно заметить, настолько оно незначительно. Когда дует ветер, его вообще не видно, но в тихие дни, выпадающие не так уж редко, на зеркальной поверхности бухты появляются странные, непонятные знаки – назовем их морскими рунами. Подобное явление можно наблюдать в сотнях мест по всему побережью, и, наверно, есть немало юношей, которые забавы ради пытались найти в этих рунах какой-нибудь намек на себя или на людей, близких им и дорогих. На эти-то знаки и указал мне теперь дядя, причем с какой-то неохотой.

– Видишь вон ту рябь на воде? – спросил он. – Там, возле серой скалы? Видишь? Ведь верно, что она похожа на букву?

– Конечно, – ответил я, – я сам это часто замечал. Похоже на букву Х.

Дядя испустил тяжкий вздох, словно мой ответ горько его разочаровал, и еле слышно произнес:

– Да, да… «Христос-Анна».

– А я, сэр, всегда полагал, что этот знак послан мне и означает «храм».

– Значит, ты его и раньше видел? – продолжал он, не слушая меня. – Дивное дело, страшное дело. Может, он поджидал здесь, как говорится, изначала века. Странное, страшное дело. – Тут он добавил другим тоном: – А еще такой знак ты видишь?

– Вижу, – ответил я, – и очень ясно. У того берега, где дорога спускается к воде, – большое У.

– У, – повторил он вполголоса и, помолчав, спросил: – А как ты это толкуешь?

– Я всегда думал, что это указывает на Мэри, сэр: ведь ее второе имя – Урсула, – ответил я, краснея, так как не сомневался, что вот сейчас должен буду объявить ему о своих намерениях. Однако мы думали о разном и оба не следили за ходом мыслей собеседника. Дядя вновь не обратил ни малейшего внимания на мои слова и угрюмо понурился. Я решил бы, что он просто ничего не слышал, если бы следующая его фраза не прозвучала как отголосок моей.

– Мэри лучше ничего об этих письменах не говорить, – сказал он и зашагал вперед.

По берегу бухты Арос тянется полоска травы, удобная для ходьбы, и я молча следовал по ней за моим родичем. Признаюсь, я был немного расстроен тем, что лишился столь удобного случая сказать дяде про мою любовь. Однако гораздо больше меня занимала происшедшая в нем перемена. Он никогда не был добродушным, общительным человеком в буквальном смысле этого слова, но то, каким он бывал прежде даже в самые черные минуты, все же не подготовило меня к столь странному преображению. Одно, во всяком случае, было несомненно: его, как говорится, что-то беспокоило. И я принялся мысленно перебирать слова, начинающиеся с буквы «у», – «уныние», «успех», «удача» и все в том же духе, как вдруг словно споткнулся о слово «убийство». Я все еще размышлял над зловещим звучанием и роковым смыслом этого слова, когда мы достигли места, откуда открывался вид на весь остров – позади виднелись бухта Арос и дом, впереди расстилался океан, усеянный на севере островками, а на юге – синий и ничем не ограниченный. Тут мой проводник остановился и некоторое время молча смотрел на бесконечный водный простор. Затем он повернулся ко мне и сильно сжал мой локоть.