Авраам Иегошуа - Поздний развод

Он громко читает вслух. Читает он хорошо. Профессионально. Создавая впечатление, что текст ему давно знаком, хотя я-то знаю, что именно этот он впервые увидел в кухне, полчаса назад, стоя между чайником и чашками для кофе.

Тишина.

– Для вас это так важно?

– Что именно?

– Литература.

– Да… Я думаю, да…

– Тогда отдайтесь этому занятию целиком. Иначе…

Его голос мягко затихает, в то время как взглядом своим он скользит по моим ногам. В коридоре начинает плакать ребенок, оттуда же доносится скрежет передвигаемых стульев. Внезапно я ощущаю во рту медный привкус. Одно к одному – все неприятности, включая его отрицательное мнение.

– Вы сказали, что мой рассказ недоработан. Но в вашей собственной прозе…

Он мгновенно ощетинивается:

– Что в моей прозе?

– Неважно…

Я не собираюсь развивать эту тему, я поднимаюсь, я хочу уйти отсюда, ребенок надрывается от крика. Он наклоняет голову, на лице его мудрая понимающая улыбка. Я снова протягиваю руку за своим блокнотом.

– Мне кажется, что кто-то вас зовет…

Но я вижу, что он чем-то очень расстроен, сидит в кресле, всем своим видом показывая, что не хочет, чтобы яушла, быстро перелистывая еще и еще страницы блокнота.

– Прежде всего – вещественный мир, реальные предметы, которые можно осязать физически, потрогать… и только потом уже – идеи и символы, вытекающие из них. Это литература. Абсолютная внезапность того, что случилось – с вами или кем-то еще, способность сопереживания – реального, а не абстрактного, быть ближе к земле, сокращая расстояние между реальной жизнью и литературой…

Я улыбалась. Рука моя еще протянута к блокноту. Я различаю шаги молодого человека сквозь истошный плач младенца, где-то грохочет, падая, посуда. Он начинает вставать, не выпуская из рук блокнота. Теперь, когда мы стоим лицом к лицу, я вижу, насколько он действительно ниже меня ростом, – уж не это ли причина тому, что он старается вставать пореже.

– Передайте от меня приветы Аси. Когда он впервые подошел ко мне в университете, я даже сразу не сообразил, кто он. Я помню его еще мальчишкой. Его отец, старый Каминка, был моим учителем в старших классах.

– В самом деле? Я никогда об этом не слышала.

– Тот еще был господин. Оч-чень странный, кроме всего прочего. Такой, что мог вымотать вам все кишки. Тем не менее именно он научил меня мыслить. Что с ним? Он еще жив?

– Без сомнения. Последние несколько лет он прожил в Америке.

– В Америке? Каминка? Что он там делал?

– Преподавал в нескольких открытых еврейских колледжах смешанного типа. На самом деле я никогда его не встречала. Он был уже там, когда мы поженились.

– И он не прилетел на вашу свадьбу?

– Нет.

– Очень на него похоже. Весьма необычный экземпляр. Очень сложный. И нашу жизнь делал довольно тяжелой. И вы говорите, что никогда не встречались с ним?

– Нет. Но вероятно, встречусь. Он сейчас здесь, приехал по делам. К слову сказать, сегодня он должен появиться в Иерусалиме.

– А жена его тоже жива? Я слышал, что она заболела… или нечто в этом роде.

– Да. Именно. Что-то в этом роде.

– Странный тип. Талантливый, но опустошенный какой-то. Было время, когда он размазывал нас по стенке…

(И вы-то не лучше… «Странный, опустошенный, необычный»… На одной странице – три раза…)

– Передайте ему мои наилучшие пожелания. Если он захочет, он вспомнит меня. Наши отношения всегда были непростыми. И вот что еще – если вам когда-нибудь захочется, чтобы я прочитал другие ваши вещи, я рад буду сделать это. И вам не нужно будет для этого прибегать к помощи Аси.

Я ощутила на своем лице его прокуренное дыхание – не самое приятное из ощущений. Он провожает меня до выхода, его ладонь на моем плече, он возвращает мне мой блокнот.

– Это стихотворение… вы сказали, что оно заслуживает публикации… кому я должна послать его? Вы не могли бы… если вы не шутили… дать это кому-то…

Он делает шаг назад, рука его соскальзывает с моего плеча. Но я смотрю на него, сосредоточив в этом взгляде всю свою красоту.

– Вы уже хотите публикации?

– Только если заслужила ее. Но если вы раздумали…

Моя рука сама вырывает из блокнота нужную страницу и протягивает ему. Он неохотно берет ее, затем возвращает мне и просит написать на ней мой адрес. Мы стоим в передней, возле кухонной двери стоит высокий молодой человек, на руках у него маленькая девочка. Ее лицо мокро от слез, она приглушенно всхлипывает и тянет к нему руки, но он не обращает на это внимания и продолжает разглядывать меня, сжимая в руках листки с моими стихами.

Огромная женщина открывает дверь своим ключом, уходит, окидывает нас пронзительным взглядом и быстро хватает малышку. Через открытую дверь я вижу задний двор и двух подростков, надувающих футбольный мяч. На улице – обычная сумасшедшая толчея. Сделав несколько шагов и не в силах побороть свое любопытство, я украдкой проделываю обратный путь.

– Простите меня за этот вопрос, но… сколько у вас детей?

Он быстро поворачивается:

– Двое. А что?

– Ничего. Я просто…

По лестнице бесшумно крадется к нам маленькая бесцветная мышка в очках. Возможно, именно та, что владеет ключом к новому художественному языку. Мне к лицу роль прорицательницы, и мой вердикт таков – мышку ждет почетный провал, тем не менее оставляющий надежды на будущее. Моим собственным достижением я могу считать ломоть белого сыра, сумрак хлебных полок и бакалейную лавку – истинное место моего пребывания, где я всегда чувствую себя как дома. Впрочем, это и есть мой дом. В ту минуту, когда я это описываю, во мне разливается тепло. Смотреть на все это широко раскрытыми глазами, не бояться выставить сокровенную часть своей души напоказ, копать все глубже и глубже, докапываясь до самой сердцевины проблемы, если ты знаешь, что проблема есть. Прощайте, изменчиво меняющиеся облака. Он прав. Но что я буду делать без этого «изящества», волшебного слова, которое так выручает меня в затруднительном положении? «Дряхлая змея на скале, старая, дряхлая, и сбившаяся с пути».

Я должна найти замену.

А тем временем ломоть сыра со страниц моего рассказа перебрался в реальную жизнь. Вот он, отец большим ножом отделяет его от круга, милое его лицо выглядит усталым, кипа съехала на затылок, он высок и по-прежнему строен. Предметы, знакомые с детства, здравствуйте. Помогите мне прийти в себя – и вы, буханки хлеба и халы, и вы, бисквиты и печенья, и ты, копченая рыба, и вы, банки с джемом, окружите, обнимите меня, мне так нужна ваша поддержка. А папа тем временем перебрасывается с маленькой крикливой покупательницей, страдающей от варикоза и вступившей в смертельную схватку с длинной полоской чеков. Я тихонечко проскальзываю к нему и стою за его спиной среди бочонков с пивом и коробок с моющими средствами. Мама в очках, прищурившись, пишет новые цены на этикетках поверх старых.